знаменитых городов.

Во время подобных разговоров Деврё всегда казалось, что они с квартирохозяйкой, импровизируя на ходу, разыгрывают бурлеск: она — крымско-татарская царица, он — придворный архиепископ. Капитан перешел бы на стихи, если бы не опасался спугнуть этим собеседницу.

— Ну и что мне от этого проку? И я вам то же самое скажу: они всюду, во всем мире одинаковы — скоты, да и только.

— Но подумайте, мадам, ваш супруг всего лишь отправился к реке и взял с собой удочку…

— Как же, удочку. Знаю я, что он собрался удить, бесстыдник.

— Но послушайте, мадам, — не унимался капитан, — вы в корне неправы. После двадцати лет брака вы обнаруживаете, что супруг ваш — мужчина, и гневаетесь из-за этого. Но кем же, по-вашему, он должен быть?

— Все вы твердите одно и то же, — отчаянно рыдала миссис Айронз, — правды ни от кого не дождешься, никто не пожалеет, не поддержит бедную обманутую женщину. Ладно же, справлюсь сама. Пойду-ка я к его преподобию — только молчите, не отговаривайте — Хью Уолсингему, доктору богословия, пастору чейплизодского прихода. — Миссис Айронз привыкла, грозя вмешательством священника, именовать последнего полным титулом — для вящего устрашения Зикиела Айронза. — Я пойду к нему прямо сейчас — и не вздумайте меня удерживать, — посмотрим, что он скажет. — И миссис Айронз направилась к двери.

— Ну что ж, мадам, повидайте ученого доктора, спросите его, — он не я, ему-то вы поверите, — пусть расскажет, что с тех пор, как у мадам Сарры вышла размолвка с дерзкой мисс Агарью^{75}, нравы не изменились; те же нравы царили повсеместно и в Древнем мире — справьтесь у Плиния, Страбона^{76} и самых известных писателей Античности; Юнона, Дидона, Элинор — королева Англии, миссис Патридж, о которой я сейчас читаю, — Деврё указал на раскрытую страницу «Тома Джонса», — каждая — справедливо ли, нет ли — питала те же подозрения^{77}.

Капитан произнес все это неспешно, с задумчивым видом, хмуря брови, — в подражание простодушному книжнику.

— Хороши же ваши Патриджи, нечего сказать, самый подходящий пример для приходского клерка! — воскликнула хозяйка дома, отходя от двери. — Гляжу я на него, думаю про его штучки и одного не могу понять: как хватает у него наглости слушать проповедь и смотреть в лицо прихожанам, да еще и петь святые псалмы?

— Не следует этому удивляться, мадам, поверьте мудрецу, изрекшему: «Omnibus hoc vitium est cantoribus».[24]

Деврё было давно известно, что латинские цитаты действуют на разъяренную миссис Айронз как масло на огонь, — почтенная матрона разразилась речью, в которой бесчисленные обвинения то и дело перемежались крепкими эпитетами. Мудрые служители правосудия пользуются подобным же приемом: свои жалобы и обвинительные акты они любят уснащать поговорками и пряными словечками, вроде «вероломно», «постыдно», «злонамеренно» и «suadente diabolo»,[25] рассчитывая что с помощью этих приправ желудки судьи и присяжных легче переварят предложенное им блюдо.

Горестные вопли миссис Айронз соседям были не в диковинку; даже когда звуки достигали большой дороги или садов за домом, окрестные жители сохраняли невозмутимость. Всякий имеющий уши уже наслушался о мистере Айронзе всевозможных мыслимых и немыслимых историй и давно потерял к ним интерес, голос любезной леди мог грохотать и гудеть сколько угодно — на него обращали не больше внимания, чем на оружейные раскаты и завывания труб в день военного смотра.

Все это служит лишним доказательством истины, и без того известной каждому, кому довелось хоть немного пожить в деревне. На земле не отыщешь уголков, где, как в древности, царил бы золотой век — он покинул нашу юдоль окончательно и бесследно; мир и prisca fides[26] не удалились в лоно глубоких долин и тенистых ручьев, а вознеслись в свою прежнюю горнюю обитель, оставив земной шар во власти тяготеющего над ним проклятия. Посетите любую прелестную старую деревню, утопающую в зелени, где в палисадниках растут штокрозы и жасмин, по улице, как в старину, бродят петухи и куры, скромная, покрытая рябью речушка простовато улыбается меж ив и яблонь, а вблизи высятся поросшие плющом древние стены, — и ваш слух уловит не только коровье мычание, пение пташек и рокот ручьев: временами, тревожа дремоту старого речного бога, ароматный воздух пронзают многоглаголивые речи, полные обличительной риторики.

Что касается Айронза, то, если он был во всем таков, как утверждала его супруга, остается лишь поражаться, как он ухитрялся сохранять добропорядочность в глазах общества. Правда, клерк любил изрядно приложиться к чаше с пуншем, под хмельком бывал молчалив или злобно-насмешлив. Иной раз лунной ночью высокий, сухощавый Айронз возвращался к себе из «Дома Лосося» несколько странной, неустойчивой походкой, а затем дольше обычного возился с дверным запором; короткие фразы (на длинные он в таких случаях не отваживался), вроде «з-зпри дверь, Мардж-ри» или «п-дай св-чу», Айронз произносил неуклюже, заплетающимся языком. Кроме того, обратило на себя внимание нечестивое любопытство, которое побуждало его совать нос в церковные дела, не имевшие к нему касательства. Кто знает, не подзадоривало ли сплетников как раз его безупречное поведение вкупе со скрытностью. А может быть, объяснение состояло в том, что мистер Айронз, при всей своей сдержанности, иногда проговаривался. Или же всему виной было ревнивое воображение миссис Айронз и ее громкие истерики — так или иначе, когда речь заходила о мистере Айронзе, собеседники обычно подмигивали, ухмылялись, качали головами и обменивались замечаниями наподобие: «Вы ведь знаете, чем ближе к церкви…», «Седина в бороду — бес в ребро» и проч.

В тот самый миг, когда миссис Айронз в очередной, седьмой, раз направилась к двери, чтобы принести жалобу доктору Уолсингему, капитан Деврё взглянул случайно в сторону «Феникса» и обнаружил, что пренебрегший своими обязанностями клерк в компании мистера Дейнджерфилда огибает угол дома.

— Стоп, мадам, вот он идет, ваш изменник. Клянусь честью, он еще подлее, чем мы думали: солидного человека, управляющего лорда Каслмэлларда, втянул в тот же омут, так что у Мэг Партлет сегодня было два ухажера. Смотрите-ка, обманщики несут в корзинке форель и удочки через плечо — ни дать ни взять на рыбалке побывали, — ну и прохвосты!

— Что ж, все едино, — проговорила миссис Айронз, глядя в другое окно и трезвея на глазах, — не сегодня, так завтра; и потом, это стыд и срам утащиться незнамо куда, чтобы домашние изводились и гадали, утонул ты или еще чего похуже; небось не надорвался бы, если бы объяснил жене, что джентльмену понадобились его услуги, — ради путёвого дела неужто я бы его не отпустила.

Мысли миссис Айронз обратились к Дейнджерфилду и «подарочку», который он, вероятно, вручил Айронзу при расставании. Минутой-двумя позже Деврё увидел, как она, накинув на голову капюшон, тащится в «Дом Лосося» — навести справки относительно доставшейся мистеру Айронзу мзды.

Ни расположение духа, ни нрав доктора Стерка за последнее время не изменились к лучшему. Доктор более обычного предавался мрачным раздумьям, дома бывал несдержан, даже груб. Он стал чаще уходить в город и позднее возвращаться; не будучи стеснен ничьим присутствием, за исключением смиренной миссис Стерк, доктор честил Тула и Наттера с еще большим, чем прежде, ожесточением. Из слов Стерка следовало, что эти двое замыслили — ни много ни мало — сжить его со свету, и ради собственного спасения нужно не давать им спуску. Однако дело не ограничивается их злобными происками, эти «олухи» и «придурки» к тому же не умеют работать и своими грубыми промахами ставят под удар — можно сказать, губят — нанимателей; ни один порядочный человек не потерпит, чтобы у него на глазах безнаказанно творилось подобное безобразие. Ларчик открывался просто: Стерк зарился на практику одного из своих супостатов и