смехом и шутками вручали охапки цветов дамам. Затем мисс Гертруда кивком (небрежным и высокомерным, заметила про себя тетя Бекки) отпустила Мервина; тот глубоко поклонился и подошел к первой же даме, попавшейся ему на глаза.

Это оказалась маленькая тихоня миссис Стерк. Мервин разговаривал с ней долго, однако, судя по всему, мысли его блуждали где-то далеко. Затем он на несколько минут вступил в беседу с Лилиас Уолсингем, стараясь казаться оживленным, — так подумала тетя Бекки, которая с любопытством за ним наблюдала. Наконец он затеял увлеченный диалог с прекрасной Магнолией, давшийся ему ценой больших усилий (он не слышал ни единого ее слова, утверждала тетя Бекки), и встретил благосклонный прием — О'Флаэрти серьезно подумывал о том, чтобы после окончания пикника отстегать его плеткой, дабы внушить, что «настоящие джентльмены не суются в чужой огород».

«Он повержен, убит горем, — ликовала про себя тетя Бекки, — искушенная женщина с одного взгляда поймет, что означают эта лихорадочная веселость и горящие щеки».

Да, за всем этим судорожным весельем, пыланием щек и истеричными речами прячет свой лик кровоточащее тщеславие — haeret lateri[27] — так оно, не желая выдать себя, корчится под пыткой.

Подошла племянница, холодная и величавая, с застывшим взором и чуть заметным румянцем; она походила на юную, преисполненную сознания долга матрону, которая только что суровыми, но необходимыми мерами навела порядок в детской; в невозмутимом молчании она уселась подле тетушки; следы румянца потухли, Гертруда сделалась бледна и спокойна.

— Ну что, он объяснился? — не поворачивая головы, спросила тетка.

— Да, — ледяным тоном произнесла племянница.

— И получил должный ответ?

— Да… И прошу вас, тетя Ребекка, впредь об этом предмете не упоминать.

В глазах Гертруды, смотревших на тетушку в упор, блеснула молния — фамильная, чэттесуортовская, — так что пораженная мисс Ребекка отвела взгляд и ограничилась легким саркастическим поклоном и словами: «О, к вашим услугам, юная леди».

Величавым взмахом веера тетя Ребекка подозвала к себе маленького Паддока, который почему-то обретался поблизости. Не будучи прощен, он оказался вновь приближен (как сказала бы добрая королева Елизавета, не забывавшая о различии между тем и другим). Опираясь на его руку, мисс Ребекка последовала под навес, и вскоре маленький лейтенант уже рекомендовал ей, сообразно достоинствам, наиболее лакомые куски самых аппетитных plats, красовавшихся на столе.

— Ну вот милая тетя Бекки и простила Паддока, — сказал Деврё, направляясь к навесу вместе с О'Флаэрти и Клаффом (Деврё и в голову не могло прийти, что кое-кто из его спутников видит в этой даме свою будущую супругу), — и теперь за желе и потрохами они празднуют примирение. Признаюсь, люблю я тетю Ребекку, не представляю, что бы мы без нее делали. Да, она бесцеремонна и временами просто невыносима, но она начисто лишена злопамятства — и в этом с ней никто не сравнится. Осмелюсь предположить, что убей я ну хотя бы вас, лейтенант О'Флаэрти, — с вашего разрешения, разумеется, сэр, — уже на следующее утро она меня простит! А благие дела творит по-царски, не так ли? Помните эту уродливую вдову… как бишь ее? Тетя Бекки дважды помогала ей приобрести лавку на Дейм-стрит, а осиротевшему сыну бедного Скэмпера дала двести фунтов. А старый негодяй Уэгтет?

Его бы повесить, а она выплачивает ему пенсион — и никогда не ждет благодарности и похвал, никого не попрекает прошлыми благодеяниями. Тетя Бекки — само благородство, она истинный джентльмен с головы до пят!

Трое сослуживцев были уже рядом с навесом, и оттуда их радушно окликнул генерал — он сидел там в тени, выщелкивая на пустом стакане бойкую мелодию.

Почти в то же время состоялся званый обед в Королевском Доме. Старый полковник Страффорд и его супруга были люди пусть не особенно занимательные, но на редкость гостеприимные: они любили запросто созвать к себе соседей на седло барашка, пирог с крыжовником и еще какое-нибудь основательное блюдо в том же роде. После обеда — игры: молодежь рассаживалась в гостиной играть в «папессу Иоанну»^{78} или во что-нибудь еще и флиртовать без устали. А потом — веселый легкий ужин: жареное мясо на косточке, сбитые сливки, тосты, чувствительные речи, хитроумные намеки, многоголосые раскаты хохота. Однако раза два-три в году достойная чета затевала в Королевском Доме собрание более внушительное, закалывала откормленного тельца и созывала на парадное пиршество важных шишек и чейплизодскую знать; молодежи приглашали немного — чтобы не заскучали молодые родственники солидных гостей. Подавались оленина, фаршированные индюшки и прочая соответствующая случаю снедь. Гости хвалили хозяйский кларет, наделяли слуг в холле чаевыми и разъезжались в каретах с лакеями и факелами. Хозяин с крыльца провожал их сердечными пожеланиями доброй ночи, а тихий городок поражался непривычному шуму и блеску.

В те дни обеды начинались в пять. Парадная гостиная была полна. Присутствовали: старый Блай из склада боеприпасов (я называю гостей в порядке прибытия), Чэттесуорты, Уолсингемы, леди Гленварло — пожилая вдова, кузина полковника Страффорда (ее примчал из Дублина с грохотом и в облаке пыли запряженный четверкой экипаж), прибывшая вместе с вдовой ее деревенская племянница, которая все время, пока длился обед, испуганно поглядывала через стол на свою толстую нарумяненную тетку, не произнесла ни слова и вкушала пищу с большой робостью; был здесь и капитан Деврё, а вслед за ним явился еще один красавец, — не кто иной, как мистер Мервин! — и насторожившаяся тетя Бекки с удовлетворением отметила, что они с Гертрудой приветствовали друг друга холодно и официально. Прибыл еще мистер Бошан, утонченный франт, состоявший при генерал-губернаторе, и, наконец, лорд Каслмэллард, который всегда чувствовал себя в роли почетного гостя как рыба в воде и, убаюканный приятным сознанием своей значительности, после обеда безмятежно дремал. Его светлость усаживался на свой любимый диван в гостиной и сквозь блаженный полусон следил затуманенным взглядом за своими любимицами, Гертрудой Чэттесуорт и хорошенькой Лилиас, а когда какая-нибудь из девушек оказывалась поблизости, он завладевал обыкновенно ее ручкой и заводил такую речь: «Ну, как вам живется, дитя мое? Отчего не подходите поболтать со старым другом? Очаровательная плутовка, мы ведь знакомы еще с той поры, когда вы были не больше этого веера. Что за проказу вы задумали, признавайтесь? Не иначе как вскружить головы всем красивым молодым людям — так ведь? Вскружить им головы?» Его светлость произносил все это медленно; даже умолкнув, продолжал удерживать ручку собеседницы; сонно улыбался, качал головой и не спускал с девушки сально блестевшего взгляда. Однако вернемся в столовую, где стоял шум, без которого никак не обойтись при большом скоплении гостей, даже самых благовоспитанных.

Лилиас сидела напротив Деврё, и капитан волей-неволей наблюдал, как она с заметным интересом прислушивалась к словам красавца Мервина и отвечала ему коротко, но любезно. Деврё подумалось, что этот Мервин отнюдь не дурак, не фат и уж конечно не паяц; честно говоря, в красоте и утонченности он никому не уступит, хорошо одет, приятен в беседе, голос его звучит мягко, а улыбка чарует. Помимо того, Мервин рисовал, а французских и английских стихов помнил наизусть столько, что, если переписать их подряд, они превзошли бы длиной весь запас венецианских кружев и атласных лент тети Бекки. «И образован лучше, чем я», — мелькнула у Деврё мысль. Но какого же черта он упомянул себя, при чем здесь он? Неужели он задет? Что за вздор! Беседа с мисс Уорд, племянницей вдовы, стала затухать, и капитан вздохнул с облегчением, когда его сменил второй сосед мисс Уорд, изысканный Бошан, который принялся описывать бал и маскарад у леди Каррикмор и последний официальный прием у нее же, а заодно и ее гостиную. Я слышал, что раньше встречались люди, способные одновременно улавливать, о чем ведут речь несколько групп беседующих (до полудюжины), подавать разумные реплики и при этом еще предаваться собственным мыслям. Надо полагать, мистеру Морфи, игроку в шахматы, это было нетрудно. Деврё, однако, было далеко до Морфи; во всяком случае, в ход той единственной беседы, которая,