протесты гостеприимного хозяина — молодежь стала покидать гостиную, чтобы присоединиться к веселью.

— Молодым не до кларета, — заметил лорд Каслмэллард, — а ведь вино, полковник, что и говорить, отменное, редкостных качеств, что и говорить. — Полковник отвесил низкий поклон, от улыбки по его побагровевшему лицу побежали морщины: кларет и в самом деле был отменным. — Стоит Венере поманить, и им не до всего остального… Стоит ей только поманить… ха-ха… и им, сэр, ни до чего… пусть только колыхнется юбка, приветливо взглянет пара красивых глазок… красивых глазок, да, полковник… и их нет как нет… их не удержать… вашим вином их не удержать… они уже там… заглядывают под каждый чепчик, повесы эдакие… и нашептывают всякую чушь, доктор Уолсингем… ха-ха!.. А вином — куда там… кларетом вашим, полковник, их не удержать… Мы были такие же… а, генерал?.. Ха-ха! Так что не нам их судить.

Лорд Каслмэллард обратным поворотом левого колеса лениво развернул свое кресло, чтобы удобнее было, не отрываясь от кларета и французского раппе^{82}, смотреть в окно. Его светлость любил наблюдать, как танцуют эти «маленькие плутовки», он не слышал генерала Чэттесуорта, который рассуждал о новой комедии под названием «Тайный брак» ^{83}, как «в прологе отдана дань трем почившим гениям — Хогарту, Квину и Сибберу^{84}, а в эпилоге нарисован портрет изысканного общества»; тем временем за окном весело заиграли тамбурин и скрипки и сорвались с места пары танцующих.

Тетя Бекки и Лилиас беседовали у реки в тени подстриженных ив. Задиристая тетя Бекки, общаясь с Лилиас, становилась сама на себя не похожа: боевой напор сменялся добротой и кротостью. Когда Лилиас рассказывала что-нибудь занимательное — а такое бывало частенько, — тетя Бекки с чудной добродушной улыбкой неотступно вглядывалась в ее милое личико. Мисс Ребекка завела себе привычку нежно похлопывать девушку по щечке, при встрече оживлялась, веселела и словно говорила взглядом: «Ты и не представляешь, с каким восхищением, с какой любовью я к тебе отношусь; однако вслух я этого не скажу: твердой, несгибаемой тете Бекки подобная слабость не к лицу». Она знала, как добра ее юная приятельница к бедным; любила ее за ум, чистосердечие, честность, присущие этой необычной, почти ангельской натуре — так думалось тете Бекки. «Маленькая Лили — сама искренность», — говаривала она. Вероятно, в душах юной кроткой девушки и дерзкой воительницы тети Бекки согласно звучали некие благородные струны.

Мне кажется, Деврё, сам того не сознавая, любил тетю Бекки прежде всего за ее благосклонность к Лили. Разумеется, Деврё не раз пришлось отведать ее томагавка, когда он меньше всего этого ожидал, однако неунывающий капитан водружал на место свой скальп, собирал по кусочку искрошенные члены, как ни в чем не бывало выпрямлялся, встряхивался, и лицо его озарялось улыбкой (так же вели себя древние воины Валгаллы^{85}), а дружба с тетей Бекки не умалялась.

Итак, Цыган Деврё обратил спину к музыкантам и спустился к прибрежным ивам, где в обществе тети Бекки наблюдала за течением реки Лилиас Уолсингем, сжимая в пальцах колокольчик, который уступал синевой ее глазам. Звуки веселого разговора двух дам мешались со щебетом и звонкими вечерними песнями пташек. Прибрежным ивам, которые так много видят и всегда молчат, предстояло еще стать свидетелями прощания… Впрочем, довлеет дневи злоба его. А пока царит лето, садится солнце, пестрит в глазах золото и лазурь, убаюкивают сладкие звуки; Лилиас поворачивает свою изящную головку, замечает его, и — ах! — ее щеки, — если капитана не обмануло воображение, — слегка порозовели; едва заметно она опустила ресницы и протянула Деврё свою честную маленькую ручку. Деврё облокотился на ограждение и принялся — скажу я вам — болтать что бог на душу положит; смех не умолкал, одна тема сменяла другую, а под конец Деврё пропел дамам чудный отрывок из баллады; в нем шла речь о влюбленном капитане, чья верная любовь не была вознаграждена.

Тенор капитана звучал мелодично и жалобно, благодаря чему даже простые, неуклюжие стихи трогали сердце, и тетя Ребекка подумала, что Деврё очень, очень приятный человек. Однако настала пора поинтересоваться, чем занята мисс Гертруда, так что тетя Ребекка оставила Деврё и Лилиас вдвоем, поскольку они были давними друзьями.

— Нравится мне река, — заговорил Деврё, — у нее, мисс Лили, есть и душа и характер. Речных богов не бывает — есть речные нимфы. Взгляните на эту реку, мисс Лилиас, у нее девичий нрав. Хотел бы я, чтобы эта нимфа мне явилась, — я мог бы, мне кажется, отдать ей сердце, если я вообще способен влюбиться. Эта река — как женщина. Взгляните — вы не находите? — она грустна, весела, музыкальна, она искрится, и как же она глубока! Непрерывно меняется и, однако, все та же. В ней вы увидите деревья, облака, себя самое или звезды; она и прозрачна, и темна, сияет как солнце и… так холодна. Она говорит все и в то же время ничего. В ней есть чистота, игривость, мелодичность, скромность — и нечто таинственное и роковое. Мне иногда представляется, мисс Лилиас, что я знаю нимфу этой реки: она похожа — очень похожа — на вас!

И речь его продолжалась, а девушка слушала ее молча и куда внимательней, чем обычно. Я не знаю, что творилось в воображении — и в сердце — хорошенькой Лилиас под рокот вод и музыку чарующего голоса. Любовь говорит языком аллегорий и символов; взгляды, интонации — самые верные рассказчики. Слова Деврё погрузили Лилиас в забытье, печальное и упоительное. Вначале должно возникнуть некое притяжение, гипнотическая связь, — называйте как хотите, — пусть слабая, едва заметная — не важно; а затем уж в душу проникает и растет колдовство. Посмотрите, как тонкие и слабые побеги жимолости, жасмина, виноградной лозы льнут к исполину-вязу, которому Вергилий в своей эпической поэме, посвященной сельскому хозяйству^{86}, отводит роль их естественной опоры и спутника жизни (не усмотрите в этом намека). Вяз, как вам известно, кто-то назвал джентльменом