В т о р о й. Пронеси, Господи!

П е р в ы й. Пронесет, пронесет... Шарик уже упал в клетку... И эта клетка...

К р у п ь е. Ноль!

В т о р о й. Откройте окно! Мне дурно!

П е р в ы й. Из-за такой ерунды?

В т о р о й. Если не ошибаюсь, у нас теперь около тридцати!

П е р в ы й. Чего — тридцати?

В т о р о й. Миллионов. Помогите! Сердце...

П е р в ы й. Друг мой, цыплят по осени считают.

В т о р о й. Как, неужели ты хочешь...

П е р в ы й. Несомненно.

В т о р о й. Хочешь ввергнуть мое сердце вечно неимущего страдальца в пучину новых испытаний?

П е р в ы й. Будь уверен: или мы действительно разбогатеем, или с именем Господним на устах уйдем отсюда такими же голыми, какими пришли... Помнишь эпитафию?

В т о р о й. Не лучше ли довольствоваться...

П е р в ы й. Довольствоваться — удел дрожащих тварей. А наша судьба не должна иметь границ. Так что воспрянь духом и дай мне...

В т о р о й. Снова послушать?

П е р в ы й. Послушать голос судьбы... Крупье!

Н и к т о. Да нет же, нет! И близко не лежало!

Р е ж и с с е р. Простите,что?

Н и к т о. Господин режиссер и господа актеры! От приемлемого решения нас отделяет тысяча миль! Да и что такое эта сценка? Как ее можно назвать? «Повезло», подобно знаменитому рассказу?

Р е ж и с с е р. А можно просто «Денежки», и лучше, ежели добытые без труда.

Н и к т о. Без труда, говорите?

Р е ж и с с е р. Ну, в общем...

Н и к т о. Господа! Все это совершенно не в моем духе.

Р е ж и с с е р. Да ну, я так и знал: эти пустые люди куда привередливей всяких там содержательных.

Н и к т о. Естественно!

Р е ж и с с е р. Ладно. Друзья, задача снова меняется. Вы, господин Никто, садитесь в свое кресло, а мы попробуем на сей раз не упасть в глазах нашего взыскательного зрителя и даже героя. Актеры и актрисы, please[65], прошу занять...

П е р в а я  а к т р и с а. Денежки?

Р е ж и с с е р. Нет, места.

Б л е д н а я  ю н а я  б а р ы ш н я (на три тона). Ой! Ой! Ой!

П и с а т е л ь. Что случилось, дитя мое?

Б а р ы ш н я. Но... встретить вас, здесь!..

П и с а т е л ь. Отчего же мне здесь не появиться? Я в гостях у достойных, гостеприимных людей.

Б а р ы ш н я. Встретить здесь, вот так, вдруг, автора...

П и с а т е л ь. Автора чего?

Б а р ы ш н я. Мое самое любимое — «Человек с множеством лиц»... хотя, если подумать, то и «Страстное отчуждение» и «С антитайной на ты» — тоже... и еще «Структурная семантика».

П и с а т е л ь. И эти мои книги вам... тебе — уж позволь старику — нравятся? Как приятно: я ведь и сам считаю их лучшими.

Б а р ы ш н я. Ах, маэстро, вы не могли бы?..

П и с а т е л ь. Понимаю. Тебе хочется автограф, мою подпись. Где?

Б а р ы ш н я. Вот здесь, в маленькой записной книжечке.

П и с а т е л ь. И правда, малюсенькая, надушенная... Восхитительно!

Г р а ф и н я (появляясь). Дорогуша, ты на него не нападай, он еще, чего доброго, испугается. Люди мысли и пера чувствительны и трепетны, как гимназистки. Верно я говорю, маэстро?

П и с а т е л ь. Исключительно верно. Однако в данном случае...

Г р а ф и н я. Так что спрячь свою записную книжечку, дорогуша, и ступай к сверстницам... Ступай. Ну-с, маэстро, что вы нам расскажете эдакого необыкновенного, возвышенного?

П и с а т е л ь. Сказать по правде, графиня...

Г р а ф и н я. Скромен, как всегда! Ну, к примеру, что у вас на холсте?

П и с а т е л ь. На холсте?

Г р а ф и н я. Что новенького пишете?

П и с а т е л ь. Ах, ничего, ничего, поверьте. Разве что одну пустяковую книжонку.

Г р а ф и н я. Ага, пишете, значит! И про что?

П и с а т е л ь. Так, всякий вздор.

Г р а ф и н я. Превосходно вас понимаю: не хотите говорить, боитесь сглазить, да? Когда работаешь, ни в коем случае, никому, ни о чем ни словечка.

П и с а т е л ь. Да вроде бы так.

Г р а ф и н я. Тогда побеседуем о том, что уже содеяно, что стало неотъемлемым достоянием человечества, а проще выражаясь, о вашем последнем из увидевших свет произведении.

П и с а т е л ь. Вы меня смущаете. Мои скромные труды — неотъемлемое достояние человечества?

Г р а ф и н я. Ну будет, будет. Только откровенно: как вы к нему относитесь?

П и с а т е л ь. К кому?

Г р а ф и н я. К своему последнему произведению.

П и с а т е л ь. Плохо, честное слово.

Г р а ф и н я. Великие художники вечно не удовлетворены и отчаянно требовательны прежде всего к самим себе! Но для моего сведения: сколько же экземпляров книги уже продано?

П и с а т е л ь. Около ста шестидесяти тысяч, если верить издателю.

Г р а ф и н я. И это спустя всего месяц после выхода!

П и с а т е л ь. Напротив, сударыня, это плачевный результат, если сравнить с популярностью остальных моих сочинений. Впрочем, я, кажется, знаю, почему публика на сей раз столь прохладна.

Г р а ф и н я. Наверное, сама природа поднятых проблем?

П и с а т е л ь. Конечно. И поднятых-то не всегда в полной мере.

Г р а ф и н я. Да, да. Но при всей популярности остальных сочинений и при том, что мое мнение немногого стоит, я назвала бы вашу последнюю книжку непреложным шедевром.

П и с а т е л ь (в сторону). Однако учтивая старуха! (К графине.) Непреложным?

Г р а ф и н я. Бесспорно. С этим придется считаться в будущем... Вам недостаточно признаний скромной читательницы? Что ж, кое-кто из присутствующих подтвердит. Эй, господин... Как, черт, звать этого молодого очкастого критика, вечно у него борода торчком?

П и с а т е л ь. Не знаю. Я вообще ни с кем из критиков не знаком.

Г р а ф и н я. Господин... господин, э-э-э... можно вас?

К р и т и к. Чем могу служить?

Г р а ф и н я. Вы читали последнюю книгу нашего маэстро?