прийти к нам, он был тем, кого американцы называют «колесами» при ограблениях банка или кем-то в этом роде.
– Я это видел пару дней назад на авеню Габриель.
– Тогда не жалуйтесь.
Через тридцать две минуты, с испариной на лбу после дикой гонки, Дру, Жак и Моро прибыли в парк де-Жуа, жалкое подобие «Евро-Диснея», популярный единственно потому, что был французским и недорогим. Этого бедного дальнего родственника «Диснейленда» с гигантскими героями из мультфильмов, возвышавшимися над всевозможными каруселями и аттракционами, и с замусоренными земляными дорожками только восторженные крики, доносившиеся из толпы детей, уравнивали с грандиозным американским собратом.
– Тут два входа, господин директор, – сказал шофер. – Северный и южный.
– Вы знаете этот парк, Франсуа?
– Да, сэр. Приводил сюда несколько раз своих дочек. Это северный вход.
– Может, покажем пропуск и посмотрим, что будет? – спросил Дру.
– Нет, – ответил глава Второго бюро. – Оставим на потом, если вообще сочтем нужным… Жак, вы с Франсуа заходите вдвоем, как мужья, которые разыскивают жен с детьми. Мы с мсье Лэтемом зайдем по одному через разные ворота. Где нам лучше встретиться, Франсуа?
– В центре парка карусель. Там обычно полно народу. Идеальное место: дети шумят, музыка играет.
– Вы оба видели фотографию мадам Кортленд?
– Конечно.
– Тогда в парке разделитесь и отправляйтесь ее искать. Мы с мсье Лэтемом займемся тем же. Встретимся у карусели через полчаса. Увидите ее – воспользуйтесь радио, и мы тут же придем на свидание.
– У меня нет радио, – напомнил Дру.
– Теперь есть, – сказал Моро, залезая в карман.
Мадам Кортленд проводили в небольшое здание, притулившееся в южной оконечности луна-парка, занимавшего семь акров. В прихожей царил страшный беспорядок: на стенах вкривь и вкось висели старые яркие плакаты. Два рабочих стола и длинный обеденный были завалены разноцветными афишами, припорошенными сигаретным пеплом и с пятнами от кофе, а трое служащих возились с мимеографом и трафаретами. Двое из них – сильно накрашенные женщины в костюмах для исполнения танца живота, а третий – молодой мужчина в двусмысленном одеянии: замызганном оранжевом трико и голубой блузе, на его пол указывала лишь жалкая бородка. На передней стене виднелось четыре окошка, расположенных на такой высоте, что снаружи в них не заглянуть; гул допотопного кондиционера сливался со звуком мимеографа.
Жанин Клунз-Кортленд ужаснулась. «По сравнению с этой дырой „Седло и сапоги“ – дворец», – подумала она. И все же эта дыра, это вонючее помещение по статусу было явно выше изысканного магазина на Елисейских Полях. Ее сомнения отчасти развеял высокий, средних лет мужчина, появившийся вроде бы ниоткуда, но на самом деле выскользнувший из узкой двери в левой стене. Одет он был неофициально: в мягкие синие джинсы и желтовато-коричневый замшевый пиджак из лучших образцов с улицы Сент-Оноре, на шее – галстук для скачек, весьма дорогой, от «Гермеса». Мужчина знаком пригласил ее следовать за ним.
Через узкую дверь они попали в такой же узкий и темный коридор и по нему добрались до другой двери, но расположенной справа. Высокий мужчина в экстравагантной спортивной одежде нажал на ряд кнопок с цифрами на квадратной электронной панели и открыл дверь. Она опять последовала за ним и оказалась в офисе, отличавшемся от первого, как гостиница «Риц» от кухни.
Стены и мебель – из лучших сортов дерева и кожи, картины – подлинники импрессионистов, застекленный бар в нише уставлен хрустальными бокалами и графинами «баккара». Это было убежище очень важного человека.
– Willkommen,[123] фрау Кортленд, – сказал мужчина с льстивой теплотой в голосе. – Я Андрэ, – добавил он по-английски.
– Вы знаете, кто я?
– Конечно, вы дважды повторили мое имя и назвали код месяца «Дрозд». Мы уже несколько недель ждем связи с вами. Садитесь, пожалуйста.
– Спасибо.
Жанин села возле небольшого столика, а управляющий парком устроился рядом с ней, а не за своим рабочим столом.
– Тогда еще не пришло время.
– Мы так и поняли. Вы замечательная женщина, мы регулярно получали ваши шифровки для Берлина. Благодаря вашей информации о финансовых контролерах в Париже и Вашингтоне наши счета приумножились. Мы все очень вам благодарны.
– Я всегда думала, герр Андрэ, почему Берлин? Почему не Бонн?
– Бонн – такой маленький город, nicht wahr? А Берлин есть и будет местом, где царит неразбериха. Столкновение интересов, сплошной хаос – падение Стены, приток иммигрантов… В Берлине все легче скрыть. В конце концов, фонды остаются в Швейцарии, а если они требуются в Германии, переводы последовательно возрастают, что едва ли заметно в городе с такими финансами, когда через компьютеры каждый час посылают миллионы.
– Значит, мою работу оценили по достоинству? – спросила жена посла.
– Еще как. Неужели вы сомневались?
– Нет. Но, думаю, после многих лет праведного труда пришла пора пригласить меня в Бонн и воздать по заслугам. Я теперь в состоянии оказать еще большую помощь, потому что как жена ублажаю одного из самых важных послов в Европе, и, что бы наши враги ни замыслили, я буду знать. Признаться, хотелось бы услышать лично от нашего фюрера, что меня вознаградят за ежедневный риск. Разве я многого прошу?
– Нет, что вы, глубокоуважаемая Frau. И все же позвольте заметить: я, Андрэ, не посол, конечно, но, возможно, самый важный связной в Европе, однако принимаю все на веру. Почему же вы не можете?
– Потому что я даже не видела родину! Неужели не понятно? Всю свою жизнь, с детства, я училась и работала до изнеможения только ради нашего дела. Не могла о нем ни упомянуть, ни довериться кому- нибудь. Я стала лучшей в своем деле, но даже близким друзьям не могла сказать, что мною движет. Я
Мужчина по имени Андрэ внимательно посмотрел на женщину, сидящую напротив него.
– Да, вы бесспорно его заслуживаете, фрау Кортленд. Из всех именно вы. Я позвоню вечером в Бонн… А теперь – к делам насущным. Когда возвращается посол?
– Завтра.
Дру лавировал в толпе детей и их родителей, в основном матерей, вылавливающих своих отпрысков, которые, смеясь и взвизгивая, гонялись за сверстниками, перебегая от аттракциона к аттракциону. Он то и дело скользил взглядом с одной женщины на другую, если та оказывалась приблизительно средних лет, а именно такими и были почти все дамы в парке. Периодически подносил к уху радио, ожидая коротких звонков, сообщения, что кто-то увидел наконец Жанин Клунз-Кортленд. Сигнала не было, и Лэтем все ходил и ходил по пересекающимся земляным тропинкам, минуя несоразмерно огромные фигуры сказочных персонажей, чьи яркие ухмылки зазывали прохожих потратить деньги на входе.
Клод Моро выбрал более тихий сектор, полагая, что жена посла инстинктивно предпочтет избегать шумных мест и что там-то скорее всего и будет ее дожидаться следующий связной, если он, конечно, существует. Поэтому он бродил вокруг клеток с животными, столов гадалок и лотков с сувенирами, где под навесом стопками лежали футболки и кепки с надписью. Глава Второго бюро заглядывал в самые укромные уголки, надеясь разглядеть там чужаков. Прошло восемнадцать минут, а результат был отрицательный.
Помощник Моро, Жак Бержерон, неудачно попал в толпу, устремившуюся к вновь заработавшему «чертову колесу», в котором незадолго до этого прекратилась подача тока, и катавшиеся застряли на высоте пятидесяти футов. Разъяренные родители мчались к воротам, подзадоривая себя мыслью, что их дети пали жертвой жадности владельцев парка, которые по бедности не могли оплатить счета за
