хотим им помочь. Лишь с этой целью мы сделали то, что сделали.
Я ни на минуту не тешу себя иллюзией, что эти наши действия способны искупить все грехи, все те преступления, к которым мы невольно стали причастны. И все же мы делаем, что в наших силах, – я делаю, что в моих силах, – ибо в памяти звучат предостережения твоей матери. О всемогущий боже, почему я не послушался тогда этой великой и мудрой женщины?
Но возвращаюсь к нашему плану.
Используя американский доллар как надежный эквивалент валют, мы намеревались переводить ежемесячно десять миллионов. Сумма может показаться чрезмерной, но не настолько, если учесть оборот капиталов, с которыми имело дело министерство финансов в самый разгар войны. Мы превзошли эту цифру.
По каналам министерства финансов мы присвоили средства из сотен различных источников как внутри рейха, так и большей частью извне – средства, поступавшие из-за неуклонно расширявшихся границ Германии. Нам удавалось уклоняться от налогов и получать гигантские суммы из министерства вооружения под несуществующие военные заказы; мы утаивали зарплату, поступавшую солдатам вермахта; деньги, пересылавшиеся на оккупированные территории, постоянно „терялись“ в пути. Средства от продажи экспроприированных состояний, реквизированных предприятий, личные накопления, доходы частных компаний поступали не в государственный бюджет рейха, а на наши тайные счета. Деньги, вырученные от продажи произведений искусства из музеев завоеванных стран, использовались для нашего дела. Это был гениальный план, гениально проводившийся в жизнь. На какой бы риск мы ни шли, какие бы опасности нас ни подстерегали – а они происходили ежедневно, – все это казалось нам несущественным в сравнении с нашим кредо: следует искупить вину.
И все же никакой план не может считаться успешным до тех пор, пока не гарантируется выполнение поставленных целей. Военно-стратегический план захвата порта, который затем сдается неприятелю, нанесшему удар с моря, вообще не может называться стратегическим. Следует принять во внимание возможные удары с любой стороны, любые неожиданности, способные нарушить ход операции. Необходимо предугадать, насколько это возможно, любые возможные перемены, которые могут произойти с течением времени, и обеспечить выполнение даже весьма отдаленных задач. В сущности, следует воспользоваться самим ходом времени в интересах стратегии. И нам удалось это осуществить благодаря условиям, сформулированным далее в прилагаемом документе.
Мы были бы благодарны всевышнему, если бы нам удалось помочь жертвам и всем уцелевшим гораздо раньше, чем предусмотрено нашим планом и что позволяют наши расчеты. Но в этом случае может быть привлечено нежелательное внимание к суммам, которые мы утаили, к вкладам, которые мы сделали. Тогда все погибло! Чтобы наш стратегический план успешно осуществился, должно смениться, по крайней мере, одно поколение. Но даже тогда риск будет велик, хотя время уменьшит его опасность.
Сирены воздушной тревоги воют без устали. Так что, если говорить о времени, его у меня осталось немного. Я и оба моих друга ждем только подтверждения того, что это письмо доставлено в Цюрих тайным курьером. Когда мы узнаем, что оно пришло по назначению, мы реализуем заключенный нами пакт. Пакт со смертью – каждый своей собственной рукой.
Внемли моей мольбе. Помоги нам обрести успокоение. Следует искупить вину.
Вот наш завет, сын. Мой единственный сын, которого я не знаю, но которому я поверил свою печаль. Живи с ней, чти ее, ибо я прошу тебя совершить благородное деяние.
Холкрофт положил письмо на стол текстом вниз и посмотрел сквозь иллюминатор на голубое небо над облаками. Вдали виднелся дымовой шлейф другого самолета. Он пробежал взглядом вдоль белой полоски, пока не наткнулся на серебряную точку на краю неба.
Он стал думать о письме. В который уже раз. Письмо слишком сентиментально! Эти исполненные мелодраматизма фразы были явно из другой эпохи. Что, впрочем, не ослабляло силу воздействия письма, напротив, добавляло убедительности тому, что было в нем сказано. Искренность Клаузена нельзя было подвергнуть сомнению, этот крик вырвался из души.
О чем, к сожалению, в письме упоминалось лишь мимоходом, так это о самом гениальном плане. Гениальном по своей простоте, необычном в смысле использования фактора времени и финансовых законов, с помощью которых этот план одновременно проводился в жизнь и надежно защищался. Ибо те трое поняли, что значительная сумма, которую они утаили, была так велика, что ее невозможно было спрятать на дне озера или в банковском сейфе. Сотни миллионов долларов должны были вращаться в международной финансовой сфере, и их сохранность ни в коем случае не должна была зависеть от нестойких валют или жуликоватых брокеров, которые могли бы втихаря конвертировать и распродавать эти сомнительные вклады.
Большие деньги надо было положить на депозит и ответственность за их неприкосновенность возложить на одно из наиболее почтенных в мире учреждений – «Ла Гран банк де Женев». Подобное учреждение просто не могло бы допустить никаких злоупотреблений, если бы встал вопрос о снятии вклада: это была финансовая скала. Все условия договора, заключенного с вкладчиками, должны были строго соблюдаться. Все было абсолютно легально с точки зрения швейцарских законов. Сделка была тайная – как это обычно и бывает в подобных делах, – но неукоснительно связанная уважением к существующему законодательству и в этом смысле полностью созвучная времени. Букву контракта невозможно было нарушить; цели же контракта излагались в сопутствующем письме.
Даже допустить возможность обмана или нарушения условий договора было немыслимо. Тридцать лет… пятьдесят лет… для финансового календаря это был весьма незначительный срок.
Ноэль потянулся к атташе-кейсу и раскрыл его. Он сунул письмо в кармашек и достал документ, составленный советом директоров «Ла Гран банк де Женев». Документ был заключен в кожаную папку, точно завещание, – чем он до некоторой степени и являлся. Он откинулся на спинку кресла и отогнул металлический зажим, после чего папка раскрылась, и его взору предстала первая страница документа.
«Мой завет», – мысленно повторил Холкрофт.
Он побежал глазами по строчкам, уже ставшим ему знакомыми, перелистывал странички, останавливаясь на наиболее важных пунктах.
Друзей Клаузена и его сообщников по этой суперкраже звали Эрих Кесслер и Вильгельм фон Тибольт. Эти имена имели значение не столько для того, чтобы установить личность обоих, сколько для поиска их оставшихся в живых старших детей. Это было первое условие договора. Хотя официальным распорядителем вклада являлся некий Ноэль С. Холкрофт, американский гражданин, депозит мог быть выдан лишь по предъявлении подписей старших детей всех троих вкладчиков и лишь в том случае, если директора женевского банка удостоверялись в том, что каждый ребенок соглашался с условиями и целями, поставленными вкладчиками относительно расходования этих средств.
Если же отпрыски вкладчиков чем-то не устраивали директоров «Ла Гран банк де Женев» или если их сочли бы некомпетентными для выполнения условий контракта, следовало обратиться к их младшим братьям или сестрам с целью установления их соответствия этим условиям. Если же все дети будут сочтены не соответствующими возложенной на них миссии, многомиллионный депозит должен будет дождаться детей в следующем поколении, когда вскроются новые конверты с последующими инструкциями, и сделают это еще не родившиеся на свет чиновники женевского банка. Словом, выход из возможного затруднения был обескураживающий: в следующем поколении!
ЗАКОННЫЙ СЫН ГЕНРИХА КРАУЗЕНА В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ НОСИТ ИМЯ НОЭЛЯ ХОЛКРОФТА, ЖИВЕТ С МАТЕРЬЮ И ПРИЕМНЫМ ОТЦОМ В АМЕРИКЕ. В ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ДЕНЬ, НАЗНАЧЕННЫЙ ДИРЕКТОРАМИ «ЛА ГРАН БАНК ДЕ ЖЕНЕВ», – НЕ МЕНЕЕ ЧЕМ ЧЕРЕЗ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ И НЕ ПОЗЖЕ ЧЕМ ЧЕРЕЗ ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ С НАСТОЯЩЕГО МОМЕНТА, – СЛЕДУЕТ ВСТУПИТЬ В КОНТАКТ С ВЫШЕОЗНАЧЕННЫМ ЗАКОННЫМ СЫНОМ ГЕНРИХА КЛАУЗЕНА И ОЗНАКОМИТЬ ЕГО С ЕГО ОБЯЗАННОСТЯМИ. ЕМУ СЛЕДУЕТ РАЗЫСКАТЬ СВОИХ СОНАСЛЕДНИКОВ И РАЗМОРОЗИТЬ ВКЛАД В СООТВЕТСТВИИ С УСЛОВИЯМИ, ИЗЛОЖЕННЫМИ ДАЛЕЕ. ОН СТАНЕТ РАСПОРЯДИТЕЛЕМ ЭТОГО ВКЛАДА, КОТОРЫЙ СЛЕДУЕТ РАСПРЕДЕЛИТЬ МЕЖДУ ВСЕМИ ЖЕРТВАМИ ХОЛОКОСТА[7], МЕЖДУ ЧЛЕНАМИ ИХ СЕМЕЙ И ОСТАВШИМИСЯ В ЖИВЫХ РОДСТВЕННИКАМИ.
Трое немцев изложили причины, по которым они избрали сына Клаузена как главного распорядителя
