отличие. Только им суждено продолжить род Фонтини-Кристи. Джейн больше не сможет рожать – так сказали врачи. Травмы, полученные ею в Оксфордшире, были слишком тяжелы.
Странно! После четырех лет бурной деятельности и величайшего напряжения он внезапно оказался не у дел. Пять месяцев сорок второго года, когда он жил в Данблейне, нельзя было считать периодом покоя. Джейн поправлялась медленно и тяжело, к тому же он неустанно заботился о безопасности их «крепости». Словом, и тогда в его жизни не было передышки.
Сейчас она наступила. И это было невыносимо, как невыносимо было сидеть и дожидаться начала операции «Салоники». Его угнетало бездействие: он не был создан для праздности. Несмотря на присутствие Джейн и мальчиков, Данблейн превратился для него в тюрьму. Ведь там, за Ла-Маншем, где-то далеко в Европе, на Средиземноморье были люди, которые разыскивали его так же настойчиво, как он их. И пока он вплотную не займется поиском, он не сможет больше ни о чем думать.
Виктор понимал, что Тиг не нарушит данного слова. Но и не изменит условия: новая операция, в результате которой Тиг выведет его на людей из Салоник, начнется, когда закончится война. Не раньше. С каждой новой победой, с каждым новым прорывом в глубь Германии Фонтин нервничал все больше. Война выиграна. Она еще не закончилась, но она уже выиграна. Оставшиеся в живых в разных уголках земли поднимутся, на месте руин возведут новые города, ибо впереди годы и годы мирной жизни. Теперь жизнь Виктора и Джейн зависела от тех, кто ищет ларец, вывезенный из Греции пять лет назад – на рассвете девятого декабря.
Бездеятельность была для него адской пыткой.
Томясь в ожидании, он пришел к одному выводу: после войны он не вернется в Кампо-ди-Фьори. Думая о своем доме и о своей жене, он вспоминал других женщин, погибших в клубах дыма, под белыми всполохами света. Глядя на своих сыновей, он видел других детей, беспомощных, перепуганных, расстрелянных в упор. Мучительные воспоминания до сих пор причиняли ему страдания. Он не мог вернуться на место казни, туда, где все и всё было с ней связано. Они начнут новую жизнь где-нибудь на новом месте. Концерн «Фонтини-Кристи» будет возвращен ему – репарационный суд в Риме уже известил его об этом.
Через МИ-6 он послал им свое согласие и изложил условия. Все заводы и фабрики, все земли и имущество – за исключением Кампо-ди-Фьори – должны быть распроданы с аукциона за максимально высокую цену. С Кампо-ди-Фьори он поступит иначе.
Был вечер десятого марта. Мальчики спали в детской. Последние зимние ветры завывали за окнами спальни. Виктор и Джейн лежали под одеялом и смотрели на догорающий камин, отбрасывающий оранжевые блики на потолок, тихо переговариваясь, как обычно перед сном.
– «Барклис» все сделает как надо, – сказал Виктор. – Самый обычный аукцион. Я передал им право продать все до последнего гвоздя. И если они захотят распродавать частями – это их дело.
– А покупатели есть? – спросила Джейн. Она приподнялась на локте и посмотрела ему в глаза.
Виктор тихо рассмеялся.
– Толпы! В основном на швейцарские предприятия и в основном американцы. Ведь на восстановлении Европы можно будет сделать состояние! Те, у кого есть солидная производственная база, будут иметь значительное преимущество.
– Ты рассуждаешь как экономист.
– Надеюсь. Будь иначе, мой отец был бы страшно разочарован. – Он замолчал. Джейн дотронулась до его лба и убрала упавшую прядь волос.
– Что с тобой?
– Ничего, просто думаю. Скоро все закончится. Сначала война, потом «Салоники». Это тоже закончится. Я верю Алеку. Он это сделает, даже если ему придется шантажировать всех дипломатов в Форин Офис. Эти фанатики вынуждены будут смириться с фактом, что мне ничего не известно об их нечестивом поезде!
– А мне казалось, что его считают как раз благочестивым! – улыбнулась она.
– Непостижимо! – покачал он головой. – Как Бог мог бы такое допустить?
– Не забивай себе голову, дорогой!
Виктор сел. Взглянул в окно: мартовский снежок беззвучно стелился по темному стеклу, подхваченный порывом ветра. Перевел взгляд на жену.
– Я не могу вернуться в Италию.
– Знаю. Ты мне говорил. Я понимаю.
– Но и здесь я не хочу оставаться. В Англии. Здесь я вечно буду Фонтини-Кристи. Последний отпрыск уничтоженного клана итальянских синьоров. Что частично правда, частично легенда, частично миф.
– Но ты и есть Фонтини-Кристи.
Виктор посмотрел на Джейн. На ее лице играли блики от огня в камине.
– Нет. Вот уж почти пять лет я Фонтин. Я привык к этому. Что ты на это скажешь?
– Ну, в переводе мало что утрачено, – сказала Джейн и снова улыбнулась. – Разве что растаял аромат древнего аристократического рода землевладельцев.
– Это как раз то, о чем я и говорю, – быстро ответил он. – Эндрю и Эдриен не будут испытывать бремени пустой славы. Теперь совсем другая эпоха. Старые дни никогда уж не вернутся.
– Наверное. Немного жаль, что они канули в прошлое, но, может, это и к лучшему. – Она вдруг заморгала и вопросительно посмотрела на него. – Но если не Италия и не Англия, то где?
– В Америке. Ты хочешь жить в Америке?
Джейн все еще смотрела удивленно.
– Конечно. Думаю, это даже было бы здорово… Да, верно. Для нас это было бы лучше.
– А фамилия? Тебе же все равно?
Она засмеялась и погладила его по щеке.
– Это неважно! Я вышла замуж за мужчину, а не за фамилию.
– Ты – вот что действительно важно, – сказал он и прижал ее к себе.
Херольд Летэм вышел из старинного, с медной решеткой лифта и взглянул на стрелки- указатели на стене. Его перевели на бирманский театр военных действий три года назад. Давненько он не был в коридорах лондонской штаб-квартиры МИ-6.
Он одернул пиджак нового костюма. Теперь он штатский – нельзя забывать об этом ни на минуту. Скоро появятся тысячи и тысячи штатских – новых штатских. Германия разгромлена. Он побился об заклад в пять фунтов, что пакт о капитуляции будет подписан до первого мая. Оставалось еще три дня, но ему было начхать на свои проигранные пять фунтов. Все кончено – вот что самое главное.
Он пошел по коридору в кабинет Стоуна. Бедный старина Джефф Стоун! Агент Эппл… Да, не повезло ему – прострелили руку из-за своевольного итальяшки. И в самом начале войны!
И все же это, может быть, спасло ему жизнь. Сколько оперативников, у которых руки-ноги были целы, так и не вернулись. Так что можно считать, что Стоуну по-своему даже повезло. И ему самому тоже повезло. В спине и животе у него застряло несколько крохотных кусочков расплавленного металла, но, как ему сказали, если он будет соблюдать осторожность, то и беспокоиться нечего. Он будет чувствовать себя хорошо. Почти как и прежде. Только списали его тоже рано.
Итак, Эппл и Пеар уцелели. Все-таки они живы! Господи, да по этому поводу можно месяц не просыхать!
Он пытался дозвониться Стоуну, но без толку. Звонил ему два дня кряду, домой и на работу, но никто не брал трубку. А оставлять записки бессмысленно – он еще сам толком не определил свои планы и не знал, сколько пробудет в Лондоне.
Лучше нанести визит лично. Просто вломиться к нему в кабинет и поинтересоваться, почему это старина Эппл так затянул окончание войны.
Дверь была заперта. Он постучал. Никто не отозвался. Черт! Внизу в бюро пропусков сказали, что Стоун отметил приход. Это означало, что он не отметил уход ни вчера вечером, ни позавчера, ни третьего дня, что в нынешнее время и неудивительно. Сотрудники устраивались на ночь прямо на кушетках в кабинетах. Все отделы Интеллидженс сервис работали круглосуточно: штудировали досье, уничтожали записи, которые могли оказаться нежелательными в будущем, чем, вероятно, спасали жизнь тысячам людей. Когда пыль побед и поражений осядет, информаторы окажутся самыми презренными среди уцелевших в этой войне.
