доклады, навещает учеников, детский санаторий в городе Тайльхайме, и всюду они вместе. В 1986 году в Берлинском университете выступает на торжественном собрании с поздравлением по поводу 35-летия образования факультета реабилитационной логопедии и волнуется, как девочка, ведь обращаться нужно к нему – декану факультета, академику Беккеру.
Время идет неумолимо. Уже 30 лет прошло с момента их знакомства в 1956 году. Они вспоминают эту встречу, первый приезд его в Москву 9 мая 1956 года, праздничный салют, увиденный с Ленинских гор, и воспоминания о Дне Победы свои у каждого: и тяжелые, и радостные. Как давно это было! «Но что у нас с тобой не стареет, дорогой мой Клаус, – это наша поразительная дружба, может, это оттого, что мы украсили ее нашей любовью?! Может быть… Любовь – это большая тайна, а такая, как наша, никому не понятна, она и украшает наши отношения, и делает меня молодой… Как светлы и прекрасны наши встречи. Наше дорогое Узкое! Нигде нам не было так хорошо с тобой, как здесь».
Свой юбилей, 90-летие, бабушка отмечает, конечно же, в Узком. «Празднование и семейное, и не семейное – “узковское”. Ведь ближе Узкого у моей маленькой семьи ничего нет! Здесь встретились папа с мамой, тут началась и моя семья… Вот пришел день моего 90-летия, которого я не хотела, но сейчас я радуюсь, что этот день приведет ко мне тебя, Клаус! Я счастлива, что ты приедешь, что мы будем вместе, я радуюсь этой встрече, как 30 лет назад! У меня только одна боль осталась, это невозможность больше побывать в Берлине… Но постараюсь быть оптимисткой, как ты советуешь…»
И последняя запись в дневнике – август 89-го года (в декабре бабушки не стало). Клаус был проездом, вернее, пролетом в Москве. У него несколько часов между рейсами. Мы с бабушкой берем такси, встречаем его в Шереметьево, они опять вместе в Узком, и снова на такси в аэропорт и обратно домой. «18 -го августа ты был у меня! Мы были снова в нашей уютной комнате… Я чувствую приближение старости, я не хочу ее, я борюсь с ней, гоню ее, я еще много недоделала…»
Бабушка так и не ушла на пенсию. Она работала и делала свои записи до последнего дня:
«Узкое – кто знает, отчего мы так тебя любим? Отчего так тянет меня сюда? Что это? Воспоминания? Отдых? Тишина? Или все, все вместе! Стройные любимые лиственницы! Зимой – заснеженные аллеи парка, а осенью – “в багрец и золото одетые леса ”, освещенные луной пруды и отражение в них заката! Старые колонны балкона, и из окна моего – луг, хотя и недовольны мы, что он не тот, что в былые годы, но он – родной и потому – любимый. Кто знает, отчего мы так любим здесь все? Все, что тревожит нас, смягчает старый дуб и липовая аллея. Природа своим величием словно хочет сказать, что жизнь – вечна. И вот идешь по извилистым дорогам парка и в тишине его понимаешь, что это так, что здесь “задумчивый покой”. Я нигде не люблю так ходить одна! Нахлынут воспоминания – о, сколько их! И все они дороги, все полны поэзии. “Вы – мечтатель, – сказал мне как-то академик Северный. – Как я завидую Вам, ведь это так украшает нашу серую жизнь!..” А может быть, он и прав! Вот, мой друг, мы мечтали и думали вместе… мы напишем об этом потом… Узкое – родина счастья моего».
Если, выйдя из метро «Шаболовская» и бросив взгляд на Шуховскую радиобашню, обратиться налево, можно увидеть особняк в русском стиле, с шатровым козырьком над входом. Время не пощадило его: мозаичный образ Спаса над входом исчез, нет уже фруктового сада с фонтаном, домовой церкви с иконостасом из итальянского мрамора и оранжереи… Между тем дом этот – такая же достопримечательность Москвы, как Музей изящных искусств на Волхонке, его строил тот же архитектор Клейн на средства того же мецената – Нечаева-Мальцева (почти в те же годы). Здесь помещалась Дворянская богадельня, главным врачом и заведующим которой был мой дед, Александр Васильевич
Власов, здесь прошли детство и юность моих родных.
С Нечаевым-Мальцевым Власовы были, по-видимому, знакомы давно: дед Александра Васильевича Борис Власов арендовал у Нечаева-Мальцева мельницу в Скопине Тульской губернии. А другой дед (мой прапрадед) Никита Иванович Скромнов жил неподалеку, в Богородском. Был он прасолом, торговлю вел успешно, и дом был весьма зажиточным. Фамилию свою Никита получил в церковно-приходском училище, куда отдал его, смышленого мальчика, барин, граф Бобринский, крепостным которого был отец Никиты, Иван Евдокимов. Тихого и усердного мальчика дьячок и «перекрестил» в Скромнова. Однако нрав у Никиты оказался серьезный. Встав на ноги и обзаведясь хозяйством, он присмотрел себе невесту в старообрядческой молельне. Какими путями удалось уговорить ее – неведомо, но венчались они тайком, против воли родителей. Зажили хорошо, родилась у них дочь Евдокия, Дунюшка. Красавица – таких Кустодиев любил писать. Да вот сыновей не давал Господь – всех Никитами называли, и все они в младенчестве умирали. Не иначе как кара за самовольную свадьбу без благословения. С тех пор стали супруги жить, как в монастыре, – поврозь, сурово. Дунюшка от такой грустной жизни рано замуж вышла – в 16 лет, за сына мельника, Василия Борисовича Власова, и из Богородского уехала. В те годы, говорят, старики Скромновы в Америку подались, со староверами, да ненадолго – не показалось там. Вернулись, а у Евдокии полон дом детей, мал мала меньше, всех прокормить, одеть трудно. Никита Иванович внуков постарше к себе взял на воспитание, старших – Сашу с Васей – отдал в Тульскую гимназию. А как скончалась жена Никиты Ивановича, через некоторое время женился он на своей экономке, независимой барышне из смольнянок. И дети пошли – две девочки и два мальчика. Семья разрасталась, и вот тут-то однажды и вышел разлад. Сидели за обедом, за большим столом. Евдокия приехала старших сыновей навестить.
О чем-то батюшку попросила – то ли одежку младшим справить, то ли еще чем помочь. А Никита Иванович возьми и скажи: «Хватит. Живи своим домом. У меня теперь своих ртов хватает». И вот результатом этого разговора явилось то, что Саша, окончив гимназию, у деда не остался, а уехал в Москву начинать самостоятельную жизнь. Поступил на медицинский факультет Университета, подрабатывал уроками, дружил с однокурсниками – Николаем Раевским, Георгием Сперанским, слушал лекции Вернадского, Корсакова, Сеченова. Летом 1897 года Сперанский предложил поехать в подмосковное имение князей Трубецких Узкое репетитором к сыновьям князя Петра Николаевича – Володе и Пете. Молодой врач- студент подружился с мальчиками. В парке играли в крокет, лаун-теннис, катались на лодках. Девочек Трубецких часто сопровождала их учительница музыки, юная стройная консерваторка Соня Иванова, ученица Пабста. Вечерами в гостиной звучали транскрипции Листа, этюды Шопена. Узкое и Трубецкие остались самым романтическим семейным воспоминанием. Зимой Саша стал часто бывать у Ивановых на Новинском, в доме Плевако, в просторной квартире в бельэтаже. Отец Сони, Александр Иванович Иванов, глава (и к тому времени вдовец) большой семьи (было у него двенадцать детей), был профессором географии и истории, попечителем 4-й женской гимназии на Садовой-Куд-ринской. В жизни всего добился сам, рано уйдя из семьи. Был незаконнорожденным сыном московского богача Ельчанинова. Других детей у того не было, но когда он скончался, сестры Ельчанинова опротестовали завещание, Александр Иванович отказался от наследства. В молодые годы участвовал как географ в кругосветном плавании. Воспоминанием о нем хранятся у нас большие океанические раковины, в которых «шумит море». Женился он на Любови Николаевне Паниной, сестре Николая Николаевича Панина, баритона Императорских театров. Все дети Александра Ивановича и Любови Николаевны были музыкальны, особенно дочери – Соня, Вера, Надя, Маруся. Соня с успехом окончила консерваторию, и вскоре после дипломного концерта сыграли ее свадьбу. Молодые Власовы зажили своим домом. Первой покупкой был рояль «Эберг», приобретенный в магазине Шора. Рояль привезли, настроили… Ночью переполох: Шор примчался на извозчике в панике, так как вспомнил о крошечной трещине в чугунной раме (поэтому рояль был недорогой) и испугался, что раму разорвет, спустил строй на полтона ниже, так рояль и был настроен с тех пор. Возмущалась только Елена Александровна Бекман-Щербина, пианистка, обладавшая абсолютным слухом, на что Соня говорила: «Садись и транспонируй!» Молодые Власовы снимали квартиру на углу Никитской и Мерзляковского переулка. Здесь и родилась 26 февраля (по новому стилю) 1899 года моя мамочка, мусенчик, Наташа, Наталочка, Наталья Александровна Власова. <…>
