– Это без разницы, золотой! (Победный залп). Партия сказала: надо!
– Комсомол ответил – есть… А если на нее не встанет?
– Должен встать, оба-на! (Шум Ниагары из бачка).
К Первой меня доставил мерс с шофером. От моего района это было совсем недалеко. По Рублевке, потом за Усово направо, в березняк.
Первая обитала в красном тереме, за высоким забором, куда ходу никому не было.
Еще в машине я почувствовал волнение в штанах. Мешал шофер, он не смотрелся как-то, пенсионер на подработке, а не негр в форменной конфедератке с лаком козырька и шелковой тульей с плетенкой. Этот ронял уровень, на который на один только и реагировал мой индикатор.
Меня встретила горничная, повела в гостиную. Я не поверил своим глазам! На вешалке висела та самая норка из дорогих, которую я уже видел! «Если сейчас войдут те самые сапоги, я в точности смогу сказать, как выглядит тыл хозяйки!»
Она вошла на парижских каблуках. Но когда мы сели, я узнал белье! То самое, что видел я через пролом в стене сортира в Центре! Позже я узнал, что и она была одной из жриц Храма, хотя теперь жертвы там приносились уже ей – Арчил мутил с ней дела по небоскребу бывшего ерника. Все срослось! Она поймала мой взгляд и довольно улыбнулась: «Мне про вас не наврали! А то я боялась…»
Была уха, судак и дичь. И я, мудак, поровший невпопад ее самую.
Я вмазал и рухнул перед ней на колени. Скрутил в жгут ее трусы и колготки и поставил в позицию кобра. Человек меняет кожу.
Мы с моим Ламанческим могли поднять копье только на такую Дульцинею – руководящую жопу. В рытвинах младенческой припухлости.
Припоминается один эпизод из того прошлого, когда я был, по выражению одного моего израильского друга, «счастливым животным». Мы с подружкой сидели у одной девахи в Чистом переулке, в платоновских местах, за водченкой и трепом. Квартира была криминальной – ее обложила гебуха ввиду активной дессидентской деятельности хозяина. Сам он пребывал в местах столь отдаленных, что туда даже на «оленах» лучше не ездить. Его жена, высокая и красивая, жила на помощь из посольств. Я смотрел на них с затаенным трепетом – тут была настоящая фронда, о которой я сам мечтал, да пороху и убеждений было маловато. Свой протест мой кружок оформлял в обструкцию безыдейной пьянки и блядки. Тут же был опасный прикол!
Девки за столом были все интересные, надменные. Некоторые целились за бугор по браку с фирмой. Цедили антисоветчину – язык без костей, как известно, чем он похож на другой орган. Особенно усердствовала одна. Байки про «прослушку» и «наружку» так и сыпались. Напившись сухаря, я отправился в клозет – квартира была коммунальной, со всеми прелестями общебыта. Кухня с пятью столами, тусклая ванная с чугунным, когда-то эмалированным ложем в черных потертостях, стоящем на лапах на цементном полу, и цинковым – на стене. И пенал клозета, поставленный на попа, с дерюжным карманом для нарванных впрок газет – неизбежный финал политики, по которой закатали хозяина, – с унитазом без сиденья, бачком под потолком с фарфоровой бульбой на цепочке. Дверь – на дачном крючочке. Я рву ее на себя с пылом кочевника-завоевателя. Мне под ноги, сорванная с унитаза, валится Эриния-фурия без порток. Это – та самая радикальная отъезжантка. «Да минуты бы не осталась на вашем скотном дворе, если б на то моя воля!»
Сейчас она распростерта на полу, как теща в частушке – жопой вверх. Очень милый дессидентский зад. Спортивный, но… не волнующий ни на грамм! Она для страховки держалась за ручку двери изнутри, не доверяя хилому запору. Я ее и рванул на себя. Секунды мы смотрели друг на друга. Потом она неспешно встала, повернулась ко мне спиной, и я галантно затворил за ней дверь. Лица напрочь не запомнил. Осталось впечатление агрессивной одухотворенности. Дула у прогрессивной женщины была просто в экспортном исполнении – с такой жопой не стыдно и в… Ну да, в Европу.
Что во мне дрогнуло? Что доказывала двустороннесть самого одухотворенного облика? Не его ли «оборотность»? Не двустороннесть ли жизни и любви? Свободы и Деспотии? Высокого и… жопского?
Я хотел и хочу любить. Я просыпаюсь с этим словом на устах, продолжая договаривать его, это слово, заканчивая объяснение с приснившимся персонажем. Я – раб любви, прихожанин ее храма, жрец ее алтаря. Но куда девать это лицо из двух ягодиц – щек столкнувшихся лун?
Я подозреваю, что мой заворот крутеет. Я завертелся в коридорах власти и обнаружил, что бабы все же слабоваты. Даже самые сильные. Не, не дано им быковать по полной. Екатерину Вторую по одной из версий убили пикой снизу, через дырку толчка в нужнике. Она держала страну под своей белопенной и необъятной. Мешающих всадников отправила указом на вольную с их дворянством. Круглолицый сынок бредил властью, путь к которой лежал через матереубийство. Точнее – через ее задницу и кое-что еще, чем население империи накрылось. И он взялся за пику. В пику пипке.
Я всегда был нормален. Мужики мне были по барабану. Что меня ждет? Скоро очередные выборы… Пол или характер? Власть женского рода. Задница – тоже. Сзади все одинаковые. Я гибну.
Я понял прошлое с его наивными кумирами типа Сталина – еще один кремлевкий мечтатель с мясорубкой. Рядовой злодей с маленькой буквы. Людоед из сказки. Завтра могут придти жрецы с задницей вместо лица и лицом, которое спрятано в штанах. Они будут садится на унитаз, чтобы напиться и брать микрофон, чтобы облегчиться… И я, кажется, жду их с нетерпением. Вчерауменя встал на портрет. Ах, если бы это был портрет хотя бы Хакамады-сан! Нет, я конкретно гибну! О книжке я и не вспоминаю, хотя мог издать ее сто раз! Хоть в подарочном издании.
Леди Гвиневера жива и здорова. Выпустила три книжки на деньги богатого сподвижника новых мингрельских демократов из Канады: свою – стихов, как они считают, – «Первая любовь»(?!) Еще пару – знаменитого «пэра» от слова и незнаменитого лорда от паузы! И еще одну – они считают, что тоже стихов: «На холмах Армении», автор – грузинский дипломат.
Я вспомнил акцент в трубке телефона в тот вечер.
Упала гламур-леди на крышу лифта, тот стоял этажом ниже. Даже ничего не сломала.
Илояли я больше не видел. Я не смею о ней даже думать. Тот поцелуй в губы один удерживает меня в жизни. Но разве стоила бы жизнь хоть грош, если бы не имела оборотной стороны? А любовь?
Нежные шелковые губы, поцелуй – шепот слившихся на мгновение душ. И атлас кожи, натянутой на зонтик зада, он и защищает нас от града жизненных бурь, и от Солнца, способного ослепить. Жалок жребий ваш, мужики! Да и у баб не лучше.
Как соединить несоединимое?
Пусть выберут в Президенты женщину!
Она выступит в Мюнхене так, что у меня будет стоять и в гробу!
И тогда пусть подойдет моя Илояли и поцелует меня шелковыми губами.
Честное слово, я встану и увижу наконец ее настоящее лицо!
03:08 P.M
Маэстро и Маргариты
Как-то, роясь в своих старых бумагах, черновиках и прочем хламе, я нашел несколько разрозненных листков стенограммы, сделанных не моей рукой. Я стенографией не владею. Расшифровка была сделана тоже от руки. Явно во времена, когда дело еще не дошло до широкого использования соответствующих устройств для записи голоса в цифровом виде на фестплату.
Я решил пробежать несколько строк, прежде, чем сунуть листок в бумагорезку, но текст меня так захватил, что я отложил его «казнь».
«Кто это? О чем? Почему не помню?»
Я сел и дочитал отрывок до конца.
Дочитав, я, разумеется, все вспомнил. И кто делал доклад, и кто участвовал в диспуте. И вообще – всю историю, освещающую жизнь и подвиг всеми забытого гения.
Привожу здесь первую часть из найденного отрывка в том виде, в каком записи попали мне в руки. Вторую часть и заключение я приведу ниже, в середине и конце моего мемуара, чтобы идти «в ногу» с событиями и мыслями, ими вызванными.
Доклад, сделанный в Акустическом обществе Петрограда 10 ноября 193…
