укреплявший Медовый замок. Напомним, что он впервые в жизни оказался во главе, так сказать, саперного батальона. До сей поры его уделом было повиноваться, но теперь долг велел ему командовать. А так как никто из присутствующих прежде никогда не занимался саперными работами, капрал не пытался утаивать свои знания, да они и сами просились наружу. В лице Гершома он нашел энергичного и проворного помощника, так как к этому времени виски окончательно выветривалось у него из головы, и он работал с тем большим рвением, что понимал, насколько эти укрепления необходимы для защиты его жены и сестры. Да и пастор Аминь нисколько не гну шалея ни мотыги, ни лопаты, ибо, свято веруя в то, что краснокожие жители этих мест — прямые потомки детей Израиля, он все же считал их частью избранного народа, осужденной Богом на изгнание, отчего они должны были быть более подвержены влиянию тех «духов злобы», которых апостол Павел назвал «поднебесными».

Проще говоря, добрый миссионер, хотя и был уверен, что дети лесов непременно обратятся и вернутся в лоно своего народа, не мог не заметить состояния варварства, в котором они ныне пребывали, а также их величайшего пристрастия к чужим скальпам. В новом для себя деле он не мог равняться проворством с Гершомом, но некое присущее ему врожденное усердие позволяло ему трудиться ревностно и с пользой. Что же до индейцев, то ни один из них не соблаговолил прикоснуться к орудиям труда. У Быстрокрылого Голубя, собственно говоря, не было такой возможности, так как он от зари до зари пропадал в лесу, на охоте, снабжая едой весь отряд; а Питер большую часть своего времени посвящал одиноким прогулкам и размышлениям. Этот последний почти не обращал внимания на работы по укреплению замка: то ли он знал, что в любой момент может совершить предательство и сделать все эти предосторожности тщетными, то ли надеялся на преобладающие силы дикарей, которые, как он знал, соберутся на прогалинах. Когда ему случалось бросить взгляд на растущие укрепления, в этом взгляде сквозило глубочайшее равнодушие; однажды он дошел в своем лицемерии до того, что подал капралу идею, благодаря которой, как он выразился на своем ломаном английском, «индей не пройдет внутрь, не ударит ножом и томагавком». Это напускное безразличие Питера не ускользнуло от бортника, и его недоверие к таинственному дикарю еще сильнее уменьшилось, когда он увидел, с каким равнодушием тот относится к возводимым заграждениям.

Бурдон не позволял тронуть ни одного дерева возле своего дома. Пока капрал с подручными отрывал траншею, он отправился подальше от Медового замка, так что совсем потерял его из виду, срубил несколько дубков рядом со своей торной дорогой — рекой — и ошкурил их, как требовалось для изгороди. Эту работу он делал с видимым удовольствием по двум причинам. Во-первых, ограда могла пригодиться впоследствии ему самому как против индейцев, так и против медведей; во-вторых, каждый день Марджери, прихватив свое шитье или вязанье, садилась на поваленный ствол и смеялась и щебетала, пока» топор делал свое дело. Три раза Питер присоединялся к ним, сопровождая Цветика и выказывая такую доброту в обращении и такое внимание к ее очаровательным маленьким прихотям в выборе цветов для букета, что это сделало бы честь и человеку, принадлежащему к более высоким и цивилизованным кругам общества.

Тем не менее читатель не должен делать вывод, что индеец, внешне почти не проявляющий внимания к скво, лишен естественных чувств или черт характера, свойственных мужчине. В некоторых отношениях его рыцарская преданность прекрасному полу, пожалуй, не уступает чувствам тех, кто любит демонстрировать подобное, причем чаще по привычке и напоказ, чем по каким-либо иным причинам. Разумеется, краснокожий остается дикарем, вне всяких сомнений; но это дикарь, обладающий столь многими чертами благородства и мужественности, пока он не набрался дурных привычек от худших представителей белых и не задавлен тяжестью беспросветной нищеты, что мы должны отдать ему дань уважения, одобряя его чувство собственного достоинства и простоту, с какой он держится. Индейский вождь, как правило, истый джентльмен; и это несмотря на то, что он слыхом не слыхал про Апокалипсис и не имеет ни малейшего представления об искуплении и тех обязательствах, которые оно накладывает на род человеческий.

Мы допускаем, что человек может быть истовым христианином, но отнюдь не джентльменом; или джентльменом до мозга костей, но вовсе не христианином. Короче говоря, эти два качества имеют между собой мало общего, хотя вполне возможно, что они соединяются в одном человеке. Конечно, изысканная вежливость светской жизни может отчасти напоминать то доброжелательство, которое заставляет христианина «любить своего ближнего как самого себя», это верно, хотя мотивы действий настолько разнятся, что всякое реальное сходство между ними исчезает. В то время, как поведение джентльмена диктуется уважением к самому себе, христианином движет смирение. Первый всегда готов пожертвовать жизнью, чтобы стереть воображаемое бесчестье, и не щадит жизни обидчика; второй готов подставить другую щеку, когда его ударили. Итак, первый превыше всего считает светское общество, его мнения и оценки; второй же преклоняется только перед Богом и живет ради того, чтобы исполнять Его волю, повинуясь данным Им заповедям. Разумеется, есть достойные и полезные черты в утонченном поведении тех, чьи умы и манеры были отполированы в светских школах; но представлять себе, что можно провести какие бы то ни было параллели в области морали между тем и другим — оскорбительно для глубокого душевного смирения истинного христианина.

Безусловно, Питеру не хватало тех качеств, которые позволяют человеку видеть и чувствовать собственные недостатки и надеяться лишь на милость искупления, которая причислит его к чадам света; зато качества, которые опираются в своих оценках лишь на собственные доблести и достоинства, имелись у него в избытке. Он обладал многими присущими джентльмену качествами; несколько надменная вежливость преобладала в его поведении с окружающими, пока страсть или коварство не заставляли его внезапно действовать иначе. Даже миссионер был настолько поражен галантностью обращения таинственного дикаря с Марджери, что поначалу приписал это намерению индейца взять в жены сей лесной цветочек. Но более пристальное наблюдение позволило ему правильнее оценить поведение индейца. В его манерах не было ни следа смущения, нетерпения или ревности, свойственных страсти; а когда пастор Аминь приметил, что нескрываемая привязанность бортника к прелестному Цветику скорее подогревала благосклонный и доброжелательный интерес к ней Питера — во всяком случае, настолько, насколько можно судить о чужом сердце по внешним проявлениям, не возбуждал ничего похожего на яростные, мучительные порывы ревности, — он убедился, что первое впечатление было ошибочным.

Пока Бурдон работал топором, а Марджери — спицами, готовясь заблаговременно к зимним холодам, загадочный индеец по полчаса кряду простаивал неподвижно как статуя, не сводя глаз то с одной, то с другого. Что в это время происходило в его суровом сердце, никто не мог бы угадать, но то, что чувства, запертые за стеной, которую никому не удавалось ни преодолеть, ни разрушить, были далеко не всегда полны ярости и мести, могло бы не ускользнуть от глаз внимательного наблюдателя, если бы таковой оказался рядом и прочел самые сокровенные мысли вождя. И все же по временам молниеносные, внезапные проблески неудержимой ненависти вырывались наружу; и в такие моменты лицо этого необычайного создания было поистине ужасно. К счастью, подобные взрывы необузданных чувств были мимолетными, являлись весьма редко и исчезали без следа.

К тому времени, как у капрала были готовы траншеи, Бурдон приготовил и свои бревна, которых было ровным счетом сто, чтобы хватило обнести забором пространство в сорок квадратных футов. Все мужчины занялись доставкой леса, для чего дубовые стволы пришлось сплавить вниз по реке на плоту из белой сосны — иначе они бы потонули в пресной воде от собственной тяжести. Однако двух дней хватило на доставку их водным путем, и еще два дня ушло на переноску от берега к Медовому замку. Покончив с этим, вся компания решила отдохнуть от трудов, тем более что наступал день субботний.

Лишь те, кто обычно живет в населенных местах, могут постичь глубокое уважение, которого достоин этот великий день отдыха. Люди, затерянные в океане или в бескрайних лесах, чаще всего пренебрегают регулярным соблюдением этого дня и таким образом медленно, но верно отчуждают себя от грозного Существа, установившего этот праздник не только в Свою честь, но и ради блага человечества. Когда нам говорят, что Всевышний сурово следит за исполнением обрядов и желает, чтобы Его почитали, мы не должны судить это по обычным человеческим меркам: нам следует всегда помнить, что то, насколько близко или далеко мы находимся от состояния благодати, прямо пропорционально тому, как мы преклоняемся перед великим Создателем и Господом земли и небес. То, что славословия людей приятны в глазах Бога, быть может, гораздо важнее для них самих.

Миссионер, который в отношении детей Израиля проявлял себя как ясновидец и энтузиаст, тем не менее аккуратно исполнял свои обязанности. По воскресеньям он неизменно водружал на достойное место свою дарохранительницу и отправлял службу, как это полагалось в его секте. В таких случаях его влияние