вывели из равновесия даже ее ясный и трезвый рассудок. Джертред ничего не знала об изменении курса. Ее неопытному глазу казалось, что на пустынных океанских просторах не произошло никаких изменений: Уайлдер мог сколько угодно менять курс «Каролины» — все равно его юная и прелестная пассажирка не догадалась бы об этом.

Иначе обстояло дело с самим умудренным опытом командиром «Каролины». Для него в этой полуночной дороге не было ничего загадочного и сомнительного. С давних пор глаза его были хорошо знакомы с каждой звездой, поднимающейся над темной волнующейся линией морского горизонта; какой бы порыв заокеанских ветров ни обвевал его пылающие щеки, молодой моряк всегда мог безошибочно назвать ту часть небосклона, откуда исходило это дуновение. Ему понятен был любой наклон носа судна, он мгновенно реагировал на все зигзаги и повороты, которые оно делало, и ему почти не приходилось обращаться к инструментам и приспособлениям, помогающим мореходу решить, какой курс держать и как управлять движениями прекрасного сооружения, покорного его воле.

И все же он не мог уяснить себе смысл маневров таинственного судна. Казалось, на нем не столько даже повторяют каждое его приказание, сколько предвосхищают его, и надежды Уайлдера ускользнуть от столь неусыпной бдительности неизменно оказывались обманутыми благодаря такой легкости маневрирования, такому превосходству в управлении парусами, которые даже его трезвому разуму казались проявлением неких сверхъестественных сил.

Пока наш искатель приключений поглощен был мрачными мыслями, которых не могли не нагнать на него подобные впечатления, небо и море начали менять свой облик. Светлая полоса, так долго видневшаяся над восточной стороной горизонта, — словно завеса небосвода в этом месте приоткрылась, чтобы пропустить ветер, — внезапно исчезла, и на горизонте стали скопляться тяжелые черные тучи; над водой сгустился плотный туман, сливший воедино небо и море. Но с противоположной стороны, на западе, та же темная завеса приподнялась, и длинная полоса тусклого света разлилась по горизонту на траверзе «Каролины». И в этом зловещем светящемся тумане по-прежнему маячило неизвестное судно, хотя порой казалось, что его еле заметные зыбкие очертания словно тают в воздухе.

Все эти зловещие предзнаменования не ускользнули от нашего бдительного героя. Едва он заметил странный туман, окутавший таинственное видение, от которого он почти не отрывал глаз, как раздался его громкий, властный, предупреждающий голос:

— Приготовиться к урагану! Убрать лиселя! — И не успели его первые слова долететь до матросов, как он скомандовал: — Убрать все паруса, каждый лоскуток от носа до кормы! Веселей за дело, ребята!

Этот язык был понятен команде «Каролины», и она особенно радостно встретила распоряжение капитана, так как даже самый последний матрос давно уже считал, что этот неизвестно откуда взявшийся командир весьма беззаботно обращается с «Каролиной», пренебрегая признаками надвигающейся непогоды. Однако матросы недооценивали острый глаз и наблюдательность Уайлдера. Правда, он вел судно со скоростью, какой экипаж еще не знавал, но до сих пор сами факты свидетельствовали в пользу Уайлдера, ибо то, что все считали безрассудной смелостью, не повлекло за собой никаких повреждений. Во всяком случае, в ответ на внезапную команду все судно пришло в движение. Со всех концов его перекликались матросы, стараясь заглушить своими голосами рокот бушующих валов. Уайлдер отдавал приказания со спокойствием, которое направляло общие силы в нужную сторону. Огромные полотнища парусов, казавшиеся легкими облачками в сумрачном грозном небе, вскоре отчаянно затрепетали, подтягиваемые к реям, на которые их быстро укладывали, и через несколько минут единственной движущей силой на «Каролине» остались ее нижние, самые тяжелые и прочные паруса. Для достижения этой цели каждый матрос напрягал все свои силы, повинуясь уверенным, быстрым распоряжениям командира. Затем последовала краткая, настороженная пауза. Все глаза обратились к той стороне горизонта, где появились угрожающие признаки непогоды.

Смутные очертания неизвестного судна растворились в мутноватом свете, который постепенно охватывал все море, как расползающийся туман, — полупрозрачный, неестественный и как бы осязаемый. Сам океан, казалось, понимал, что предстоит быстрая и резкая перемена. Волны уже не закипали белоснежными пенистыми гребнями, мрачные громады валов закрывали своими черными головами восточную сторону горизонта, и от них уже не исходило характерное странное излучение. Ветер, еще недавно свежий и порою налетавший с почти штормовой мощью, становился неровным и даже затихал, словно робея перед более грозной силой, собиравшейся у горизонта в направлении близлежащего материка. Затем воцарилась устрашающая, зловещая тишина, блеснула неожиданная вспышка света, словно вырвавшаяся из недр мрачного океана, и над водой прокатился грохот, подобный внезапному удару грома. Моряки изумленно переглянулись и в ужасе застыли на месте, как будто услышали грозное предостережение самого неба. Но их спокойный и более прозорливый командир расценил этот сигнал совсем по-иному. Губы его скривила гордая усмешка уверенного в себе моряка, и он презрительно прошептал:

— Уж не думает ли он, будто мы спим? Он уже сам попал в переделку и теперь оповещает о том, что нас ждет! А что же мы, по его мнению, делали с начала ночной вахты?

Уайлдер раза два быстро прошелся взад и вперед по шканцам, переводя беглый взгляд с одной стороны горизонта на другую, с черной, почти неподвижной воды — на паруса, с молчаливой и настороженной команды — на смутные очертания реев, которые колыхались над его головой, словно карандаши, чертящие странные рисунки на плотном темном фоне громоздившихся вверху туч.

— Убрать нижние паруса! — приказал Уайлдер с красноречивым спокойствием. Потом, еще раз взглянув на угрожающий горизонт, он медленно, но выразительно добавил: — Убрать оба. Все на марсы, к нижним парусам! — закричал он затем. — Убрать их, ребята, да живо!

Матросы хорошо понимали, что от них требуется, и, подбодренные тоном своего капитана, горячо принялись за работу. В одно мгновение двадцать темных фигур уже поднимались по вантам с ловкостью обезьян. Еще через минуту широкие, мощные полотнища парусов уже перестали угрожать опасностью, ибо были туго свернуты и основательно закреплены на своих реях; затем наступило новое затишье.

«Каролина», уже не подгоняемая ветром, тяжело двигалась по волнам, опадавшим с каждой секундой, как будто взбудораженная стихия принимала в свое широкое лоно на отдых те частицы своего существа, которые еще так недавно бешено плясали на ее поверхности. Вода уныло плескалась о борта судна, а когда оно с трудом выкарабкивалось из пучины на гребни волн, искристым водопадом стекала с палубы в океан. Каждый оттенок неба, каждый всплеск моря, каждое человеческое лицо с печатью сумрачной тревоги на нем подчеркивали напряженность минуты. В этот краткий промежуток вынужденного бездействия и ожидания помощники опять подошли к командиру.

— Ужасная ночь, капитан Уайлдер! — произнес Иринг, которому по праву старшинства подобало заговорить первому.

— Мне случалось наблюдать, как ветер менялся еще внезапнее.

— Правда, сэр, нам удалось вовремя убрать паруса, но такая перемена ветра влечет за собой весьма угрожающие признаки, и их приходится опасаться даже самым старым и опытным морякам!

— Да, — подхватил Найтхед хриплым голосом, звучавшим зычно даже среди грозных явлений природы, — да, не по пустякам появляются в море те, кого я и называть не хочу, да еще в такую ночь. Вот в такую же погоду я видел, как «Везувий» пошел ко дну, да так глубоко, что оттуда не долетела бы на вольный воздух ни одна бомба из его мортиры, даже если бы на нем оставались руки, чтобы поджечь фитиль!

— Да, и такая же была погода, когда гренландское судно разбилось у Оркнейских островов, — самый что ни на есть мертвый штиль, какой когда-либо бывал на море.

— Господа, — сказал Уайлдер, нарочно и, может быть, даже несколько иронически подчеркивая это обращение, — чего вы хотите? В воздухе нет ни малейшего дуновения.

На это трудно было бы что-либо возразить. Обоих помощников тайно мучил загадочный суеверный страх, для которого реальные явления этой ночи казались достаточным основанием. Но ни один из них не утратил мужества настолько, чтобы обнаружить свою слабость в момент, когда настоятельно требовалось