проявить и самообладание и твердость. Однако владевшее ими чувство выдало себя, хотя и в косвенной, скрытой форме, в ответе Иринга.

— Да, судно теперь в полном порядке, — сказал он, — хотя мы сейчас наглядно убедились, что нелегко вести груженое торговое судно по морю так же быстро, как корабль-летун, про который даже и сказать нельзя, кто там стоит у руля, каким курсом он идет и какая у него осадка!

— Да, согласился Найтхед, — я сказал бы, что для торгового судна «Каролина» очень быстроходна. Мало есть судов с прямым вооружением, не плавающих под королевским вымпелом 88, которые могли бы перенять у нее ветер на крутом курсе или заставить ее идти у них в кильватере, когда у нее поставлены лиселя. Но в такую погоду и в такой час моряк поневоле задумывается. Поглядите-ка на этот тусклый свет вон там, в направлении берега, что так быстро приближается к нам, и скажите, идет он от берегов Америки или же его распространяет то неизвестное судно, что так долго шло у нас под ветром, а теперь наконец начинает догонять нас, хотя никто здесь не может сказать, как оно это делает и зачем? Одно могу сказать: уж если за мной идет судно, так пусть это будет корабль, где командует капитан, которого я знаю!

— Таков ваш вкус, мистер Найтхед, — холодно сказал Уайлдер, — я могу его и не разделять.

— Да, да, — заметил более осторожный и дипломатичный Иринг, — в военное время да еще с каперским свидетельством 89 каждый может пожелать, чтобы встречное судно оказалось неизвестным ему: иначе он никогда и не встретится с неприятелем. Но хоть я сам и природный англичанин, а от этого судна предпочел бы скрыться в тумане, поскольку не знаю, ни какой оно национальности, ни куда идет. Ах, капитан Уайлдер, ужасное это зрелище для утренней вахты! Сколько раз видел я, как встает солнце на востоке, и никакой беды не случалось; но плох тот день, когда светает на западе. Я бы с радостью отдал владельцам «Каролины» мое месячное жалованье, хотя и заработал его нелегким трудом, чтобы только узнать, под каким флагом плавает этот неизвестный.

— Будь то француз, испанец или хоть сам дьявол, но он приближается! — закричал Уайлдер. Потом, повернувшись к настороженной команде, он крикнул голосом, в котором странная сила и грозное предостережение: — Трави бизань-фал! Тяни ходом фор-марсбрасы! Ходом!

Встревоженные матросы отлично понимали смысл этих слов. Все мускулы и нервы напряглись, чтобы выполнить приказ и хорошо подготовиться к надвигающейся буре. Никто не произнес ни слова, но каждый напрягал все свое умение и силы. И в самом деле, нельзя было терять ни мгновения, так что на «Каролине» не было ни одной пары рук, для которой не нашлось бы неотложного дела.

Тускло светившийся зловещий туман, уже с четверть часа собиравшийся на северо-западе, летел на них теперь со стремительностью скаковой лошади. Воздух совсем утратил характерный влажный привкус восточного ветра, но между мачтами стал посвистывать легкий ветерок — предвестье надвигающегося шквала. Затем мощный раскатистый рокот прошел по всему океану, и поверхность его сперва покрылась рябью, потом вспучилась и наконец вся растянулась сплошной пеленой белой кипящей пены. В следующее мгновение ураган со всей силой обрушился па бессильную, измученную «Каролину».

«Каролина» была судном крепким и отлично державшимся на воде: она стойко перенесла удар, но накренилась под ним так низко, что борт ее оказался почти под водой; затем, словно осознав опасность, испуганное судно подняло свои склонившиеся мачты и снова стало пробиваться вперед наперекор волне.

— Держи руль под ветер! Жми под ветер, а не то конец! — закричал Уайлдер среди шума бури.

Старый моряк у руля точно выполнил приказ, но тщетно не спускал он глаз с края переднего паруса, чтобы проверить, подчинится ли ему «Каролина». Дважды высокие мачты, словно охваченные головокружением, склонились к горизонту и дважды изящно выпрямились, но затем все же уступили мощному напору ветра, и обессиленное судно отдалось на волю волн.

— Спокойно! — сказал Уайлдер, схватив за руку ошеломленного Иринга, когда тот, словно обезумев, ринулся по палубе вверх. — Наш долг — соблюдать хладнокровие. Принесите топор.

В мгновение ока помощник повиновался, прыгнув на бизань-руслени, чтобы собственноручно выполнить распоряжение, которое, как он хорошо знал, должно было затем последовать.

— Рубить? — спросил он, занеся руки для удара; голос его звучал с силой и твердостью, словно помощник хотел загладить свою минутную растерянность.

— Постойте! Судно хоть немного слушается руля?

— Ни на дюйм, сэр.

— Тогда рубите, — спокойно и отчетливо произнес Уайлдер.

Одного удара оказалось достаточно, чтобы совершить эту важную операцию. Перерубленная Ирингом ванта была до предела натянута поддерживаемой ею тяжестью, и потому тотчас же вслед за нею полопались все другие. Теперь мачта и все сложное переплетение такелажа и реев, которые она на себе несла, остались без поддержки, раздался характерный треск, и мачта обрушилась, как дерево, подрубленное у корня.

— Судно поднимается? — крикнул Уайлдер.

— Немного поднялось, сэр, но новый шквал опять укладывает его.

— Рубить? — крикнул Иринг; теперь он был у грот-мачты, к которой бросился, словно тигр на свою добычу.

— Рубите!

Раздался еще более громкий и грозный треск, — но теперь для этого потребовалось нанести сперва несколько сильных ударов по самой мачте. Морская пучина снова приняла рухнувшую в нее бесформенную массу дерева, снастей, парусов. В то же мгновение «Каролина» поднялась на волну и с трудом двинулась по ветру.

— Выпрямляется, выпрямляется, — закричали разом двадцать голосов, которые были немы, пока длилась пауза, решавшая вопрос о жизни и смерти.

— Пусть спускается под ветер! — раздался спокойный, властный голос молодого командира. — Очистить палубу от обломков! Рубите, рубите, живей, ребята, — топорами, ножами, рубите все подряд всем, чем угодно!

Надежда придала людям энергии, и вскоре ванты и другие снасти, еще связывавшие срубленные мачты с кораблем, были перерезаны. «Каролина» поднялась теперь так высоко, что едва касалась пены, покрывавшей море. Ветер проносился над водной пустыней мощными порывами с такой силой, что, казалось, угрожал поднять судно в воздух. Единственный не убранный еще парус фор-марсель раздувался так, что последняя мачта грозила сломаться и рухнуть. Уайлдер подозвал Иринга, обратил его внимание на опасность и отдал необходимый приказ.

— Мачта не выдержит больше этих ужасных толчков, — закончил он, — и если она полетит за борт, то может нанести «Каролине» такой удар, что при скорости, с какой ее швыряет из стороны в сторону, он может оказаться роковым. Надо послать наверх людей, чтобы отрезать парус от рея.

— Рей гнется, словно ивовый прутик, — ответил помощник, — а колонна мачты дала трещину. Очень опасно посылать человека наверх, пока свирепствует такой шквал.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Уайлдер. — Оставайтесь здесь. Если со мной что-нибудь случится, постарайтесь довести судно до какого-либо порта не севернее Мысов Виргинии, но ни в коем случае не пытайтесь достичь Гаттераса при теперешнем состоянии…

— Что вы намереваетесь делать, капитан Уайлдер? — прервал его помощник, положив руку на плечо начальника, который уже бросил свою треуголку на палубу и собирался скинуть плащ.

— Я хочу отрубить этот марсель, иначе мы потеряем мачту и, может быть, погубим «Каролину».

— Это я вижу, сэр. Но слыханное ли дело, чтобы кто-нибудь выполнял за Эдварда Иринга его долг? Ваша обязанность довести судно до Мысов Виргинии, моя — обрубить марсель. Если со мной случится несчастье, — что ж, запишите это в судовой журнал да добавьте два слова о том, как я сделал то, что мне полагалось. Вот самая подходящая эпитафия для моряка.

Уайлдер не стал спорить и снова принялся за наблюдения. Между тем Иринг пошел на шкафут, выбрал подходящий топорик и, не сказав ни слова молчаливым, но внимательно наблюдавшим за ним матросам, прыгнул на фок-ванты, где каждая ванта натянута была напором ветра до того, что грозила вот-вот лопнуть. Все на судне отлично понимали, что именно он намеревается делать, и четыре или пять старших матросов, повинуясь тому же гордому сознанию долга, которое заставило помощника взяться за столь