Узнав ранее, что Намми О’Бэннон и бродяга, Конуэй Лисс, сбежали из тюрьмы после того, как повидали Строителя за работой, Хармильо решил, что эта утечка информации не повод для немедленной блокады всего города. Намми все любили, но едва ли кто поверил бы столь фантастической истории, если расскажет ее человек, который относился к набивной игрушке, как к настоящей собаке. Лисс, посаженный под замок днем раньше по обвинению в краже со взломом, разыскивался за совершенные им преступления в Неваде и Айдахо. Поэтому, скорее всего, ему хотелось только одного: оказаться как можно дальше от Рейнбоу-Фоллс. Учитывая внешность Лисса, манеру его поведения и идущую от него вонь, люди, в большинстве своем, не пожелали бы иметь с ним никаких дел. Даже если бы выслушали его, решили бы, что у него глюки. Конечно, он не был законченным алкоголиком, но выглядел именно таковым.

Чем дольше удавалось избежать блокады дорог и отключения телефонной сети, кроме нескольких объектов (пока ее отключили только в больнице), тем меньшей была вероятность того, что жители города встревожатся. Спокойная обстановка в городе повышала шансы коммунаров на успешное завершение операции: уничтожение всех обитателей Рейнбоу-Фоллс и превращение города в первую твердыню Коммуны к утру пятницы.

Девятилетний Ахерн вызывал у Хармильо не больше опасений, чем Намми О’Бэннон, но про Брюса Уокера он такого сказать не мог. Брюс прожил в городе всю жизнь, пользовался заслуженным авторитетом, ему доверяли и поверили бы каждому его слову.

Нед Гронски придерживался того же мнения.

– Кто меня тревожит, так это Уокер. В городе он личность известная.

С другой стороны, если бы у Брюса Уокера возникли какие-то подозрения относительно происходящего в больнице, скорее всего, он пришел бы с этим в полицию… а там они бы с ним разобрались. Даже если у него были причины не доверять полиции, во что Хармильо не верил, что он мог сделать еще? Собрать группу горожан, чтобы проверить больницу на предмет творящихся там злодеяний? Им никто бы не стал мешать. Всех проводили бы в подвал, где они смогли бы поближе познакомиться со Строителями.

И Хармильо решил, что нет необходимости прибегать к каким-либо радикальным мерам.

– Я дам команду всем патрульным и двойникам, которые уже находятся в городе, начать поиски Уокера и Ахерна. Их фотографии разошлю на мобильники. Как только они попадутся кому-то на глаза, их схватят и вернут в больницу для казни и переработки.

Едва он закончил, Гронски указал на стеклянную парадную дверь.

– Раз уж мы заговорили об экзекуции и переработке. Вот и первые вечерние посетители.

Лестница вела к незапертой двери, за которой находилась каморка в десять квадратных футов. Брюс щелкнул выключателем, вспыхнули флуоресцентные лампы под потолком и погас свет на лестнице. Вторая дверь находилась напротив первой. На стенах висели лопаты, швабры, другие инструменты для уборки крыши.

Брюс осмотрел дверь, через которую они вошли, чтобы убедиться, что она по-прежнему не снабжена автоматическим замком, и закрыл ее за собой.

Они находились уже на крыше. Снаружи это помещение выглядело, как сторожка.

Брюс открыл шкафчик, засунул на верхнюю полку наволочку с пижамой и шлепанцами Тревиса.

– Подождем здесь до темноты, – сказал он мальчику.

– Они действительно подумают, что мы спустились из вашего окна? А если сообразят, что веревка из простыни – обманка?

– Этими «что если» мы можем довести себя до паралича, сынок. В любом случае, в данной ситуации запасного плана у нас нет. Из больницы мы можем выбраться только одним путем.

Комнатка с инструментом не обогревалась, но в ней все равно было теплее, чем на открытой крыше. Однако уже через минуту Брюса начал пробирать озноб. Он оставался на ногах, потому что подошвы шлепанцев обеспечивали лучшую теплоизоляцию, чем материя пижамных штанов.

В шкафчике он нашел шпагат. Связал концы свернутого одеяла, чтобы иметь возможность нести его на плече.

– Как вы узнали обо всем этом? – Тревис обвел рукой комнатушку.

– Когда Ренни, мою жену, госпитализировали, в последние несколько дней мне разрешили оставаться при ней круглосуточно. Иногда, когда она спала, я поднимался на крышу, особенно ночью, со всеми этими звездами. Если стоишь здесь с запрокинутой головой, поначалу возникает ощущение, что все звезды расположены на одной плоскости, некоторые ярче, чем остальные, но расстояние до всех одинаковое. Потом, очень медленно, глаза твои приспосабливаются, и ты видишь, что одни звезды ближе, другие дальше, третьи очень далеко. Ты видишь, что звезды светят вечно, и там, у тебя над головой, вечность, и ты понимаешь, даже если когда-то в этом и сомневался, что так будет всегда.

– В эту ночь звезд нет, – указал Тревис.

– Звезды есть, независимо от того, видим мы их или нет, – заверил его Брюс.

Мальчик волновался о матери, о ее безопасности на улицах родного города, которые вдруг стали чужими. Несмотря на предупреждение Брюса о «что если», Тревис Ахерн продолжал их перебирать, дожидаясь наступления ночи.

Через какое-то время Брюс оторвал мальчика от тревог, начав задавать вопросы о матери. Мать была героем Тревиса. Когда он вспоминал о счастливых моментах их жизни, его глаза светились любовью, голос переполняла нежность.

Джин-Энн Шуто пришла в больницу, чтобы навестить свою сестру, Мэри- Джейн Верджил. Ее сопровождал Джулиан, муж Мэри-Джейн.

Президент местного отделения «Женщин-помощниц ветеранов зарубежных войн»[32], церковная староста и основательница местного отделения «Общества красных шляпок»[33], Джин-Энн бывала в больнице как минимум раз в неделю, навещая одну из заболевших подруг.

В руках Джин-Энн держала пластиковый контейнер с миниатюрными булочками с начинкой из грецких орехов с морковью и орехов-пекан с кабачками. Джулиан нес букет и книжку в обложке, завернутую в подарочную бумагу с кошечками.

Еще не открыв стеклянную дверь, Джин-Энн увидела чифа Хармильо и его четырех полицейских и повернулась к Джулиану: «Дорогой, наверное, какого-то беднягу застрелили».

– Появление полиции не всегда означает стрельбу, – ответил Джулиан, когда створки автоматической двери разошлись, пропуская их.

Тремя годами раньше, когда Джин-Энн уходила из больницы, где навещала подругу, которая попала в автомобильную аварию (в ее автомобиль врезался пикап, управляемый пьяным водителем), ко входу в приемное отделение подлетела «Скорая», сопровождаемая тремя патрульными автомобилями: Дона Скоуби (владельца «Стейкхауса Дона Скоуби») застрелил налетчик. И с тех пор, если Джин-Энн видела в больнице полицейского, а такое время от времени случалось, она ожидала услышать, что в городе опять кого-нибудь подстрелили.

Едва они вошли в вестибюль, к ним, улыбаясь, направился патрульный Джон Марц, муж красношляпницы Аниты, который ежегодно проводил благотворительный аукцион на нужды больницы.

– Кого застрелили? – спросила Джин-Энн, невзирая на улыбку Джона.

– Застрелили? Ну что вы, Джин-Энн. Никаких выстрелов. Проблема с заражением. Ничего серьезного, но…

– Каким заражением? – спросил Джулиан.

– Ничего серьезного, – повторил он, – но все, кто побывал в больнице в последние несколько дней, и все, у кого здесь находится друг или родственник… нам нужно, чтобы вы сдали анализ крови.

– С Мэри-Джейн все в порядке? – спросила Джин-Энн.

– Да, да, у нее все хорошо.

– Она чем-то заразилась, после того что ей пришлось пережить?

– Нет, Джин-Энн, – ответил Джон Марц. – Ей уже сделали анализ крови, никакого заражения. Много крови нам не надо. Всего капельку. Из пальца. Если вы пройдете со мной…

Следом за патрульным они пересекли вестибюль, направляясь к лифтам.

– Ее желчный пузырь не просто воспалился, – сообщила Джин-Энн Марцу. – По телефону она мне