Он попытался протолкнуться мимо меня к открытой двери на кухню.

Я грубо толкнул его, и Куанг Фу просчитал задом и спиной все ступеньки до первой площадки с арками в боковых стенах. Когда я добрался до него, он еще не пришел в себя. Ему крепко досталось. Из разбитой нижней губы по подбородку текла кровь. Он содрал кожу с правой ладони. И, как мне показалось, сломал руку.

Плача, прижимая руку к груди, Фу посмотрел на меня: в глазах читались боль, страх, недоумение.

Я ненавидел себя за то, что делаю.

Но еще больше ненавидел его.

– В лагере мы звали тебя Змеей. Я тебя узнал. Да, я тебя узнал. Ты нас пытал.

– О господи, – выдохнул он.

Он не попытался возражать, не стал убеждать меня, что я ошибся. Понимал, что такое не забывается, а потому ошибки быть не может. Он знал, кем был, чем занимался и кем стал.

– Эти глаза, – меня колотило от ярости. – Этот голос. Змея. Отвратительная, ползающая на животе тварь. Мерзкая, но очень, очень опасная.

Какое-то время мы молчали. Я просто лишился дара речи, осознав, с какой ювелирной точностью должен работать механизм судьбы, чтобы свести нас здесь и сейчас, в этом месте и в это время.

А вот темнота не молчала. До нас доносились шепот, всплески, от которых волосы у меня встали дыбом. А потом она пришла в движение.

Палач, вдруг оказавшийся в роли жертвы, затравленно оглядывался, переводил взгляд с одной арки на другую, потом посмотрел на ступени, уходящие вниз от площадки, на которой сидел. Страх заставил забыть о боли: он больше не плакал и не стонал.

– Где... где мы?

– Там, где тебе самое место.

Я повернулся к нему спиной, начал подниматься. Не остановился, не оглянулся. Фонарь я оставил ему, потому что хотел, чтобы он видел, кто пришел за ним.

(Темное живет в каждом из нас.)

– Подожди! – крикнул он вслед.

Я не сбавил шага.

– Что это за звуки? – спросил он.

Я продолжал подъем.

– Что будет со мной?

– Не знаю, – ответил я. – Но что бы ни случилось... ты это заслужил.

В нем наконец-то проснулась злость.

– Ты мне не судья!

– Как раз наоборот.

Одолев лестницу, я вышел на кухню, закрыл за собой дверь. Замка не было. Я просто привалился к ней, дрожа всем телом.

Вероятно, Фу увидел, как что-то поднимается к нему, потому что в ужасе заверещал и стал карабкаться по ступеням.

Я только сильнее придавил дверь плечом.

Он забарабанил по ней с другой стороны.

– Пожалуйста! Пожалуйста, нет. Пожалуйста, ради бога, нет, ради бога, пожалуйста!

Я слышал, как мои друзья, другие военнопленные, также молили этого человека, когда он загонял им под ногти ржавые иголки. Лица погибших стояли перед моим мысленным взором, и только они не позволили мне уступить мольбам Фу.

А кроме его голоса, я слышал приближающиеся звуки темноты. Она поднималась следом за Фу – густая, холодная лава, что-то нашептывая, плещась.

Куанг Фу перестал барабанить в дверь, истошно закричал: темнота добралась до него.

Что-то тяжелое придавило дверь, едва не вышибив ее, потом подалось назад.

Теперь Куанг Фу кричал без перерыва, от этих криков леденела кровь, охватывал ужас. Отдаляющиеся крики, удары ног, цепляющихся за стены и ступени, подсказали, что вьетнамца волокут вниз.

Меня прошиб пот.

Перехватило горло.

Рывком я распахнул дверь, перескочил через порог на площадку. Наверное, я действительно собирался вытащить его на кухню, все-таки спасти. Точно сказать не могу. Но увиденное до такой степени шокировало меня, что я ничего не сделал.

Палача схватила не темнота, а два худющих мужчины, которые вынырнули из нее. Я их узнал. Американские солдаты, умершие от руки Фу в концлагере, когда я там сидел. Они не были моими друзьями, более того, были плохими людьми, любили войну, до того, как попали в плен, любили убивать, а в свободное от службы время спекулировали на черном рынке. Их ледяные, мертвые глаза уставились на