Дом Каина в Спрюс-Хиллз, который тот делил с Наоми, не имел с этой квартирой ничего общего. И такая резкая перемена, причём в направлении, невольно указанном Ванадием, не объяснялась внезапно свалившимся на голову Каина богатством или новыми идеями, возникшими у него в связи с переездом в крупный город.
Голые бедные стены, минимум мебели, никаких безделушек и чего-то личного, характеризующего хозяина квартиры, вызывали прямые ассоциации с монашеской кельей, вынесенной за пределы монастыря. Конечно, размерами квартира превосходила келью, и значительно, но замена «Индустриальной женщины» распятием навела бы на мысль, что живёт здесь удачливый священнослужитель.
Отсюда следовал вывод: они оба были монахами. Но один служил неугасимому свету, а второй — вечной тьме.
Прежде чем обыскать спальню, Ванадий быстро прошёлся по уже осмотренным комнатам, внезапно вспомнив про три странных картины, о которых говорили Нолли, Кэтлин и Спарки, и гадая, как он мог их пропустить. Картин не было. Но по крюкам он нашёл места, где они висели.
Интуиция подсказывала Ванадию, что отсутствие картин — важная информация, но талантом сыщика он уступал Шерлоку и не смог тут же догадаться, что из этого следует.
В спальне, прежде чем заглянуть в ящики ночного столика, комода и в стенной шкаф, он открыл дверь в ванную, включил свет, поскольку окон в спальне не было, и обнаружил на стене Бартоломью, обезображенного сотнями ран.
Уолли припарковал «Бьюик» у тротуара перед подъездом своего дома, а когда Целестина отодвинулась от него, чтобы открыть дверцу со стороны пассажирского сиденья, остановил её:
— Нет, подожди здесь. Я принесу Ангел и отвезу вас домой.
— Зачем? Мы прекрасно дойдём пешком, Уолли.
— На улице холодно, сильный туман, время позднее, на вас могут напасть бандиты, — очень серьёзно, пусть и со смешинкой в глазах, ответил он. — Вы теперь женщины Липскомба, или скоро станете ими, а женщины Липскомба никогда не выходят одни на полные опасностей ночные улицы города.
— М-м-м-м. Я чувствую, как становлюсь маленькой девочкой.
Поцелуй длился, длился и длился, полный сдерживаемой страсти, обещающей несказанное блаженство в супружеской постели.
— Я люблю тебя, Цели.
— Я люблю тебя, Уолли. Никогда не была такой счастливой, как сейчас.
Оставив включёнными и двигатель, и обогреватель, Уолли вылез из кабины, потом наклонился.
— Запрись, пока меня не будет, на всякий случай, — и захлопнул дверцу.
И хотя Целестина полагала, что это паранойя, всё-таки район из самых безопасных, она нашла на приборном щитке и нажала кнопку, запирающую все дверцы.
Женщины Липскомба с радостью подчинялись своему мужчине, разумеется, в тех случаях, когда считали это возможным.
Пол просторной ванной устилали плитки бежевого мрамора с ромбовидными инкрустациями чёрного гранита. Тот же мрамор использовался для отделки столика под зеркалом и душевой. Для стен использовалась комбинированная обшивка. Нижняя часть, примерно в человеческий рост, — мрамор, над ней — пластиковые панели. На одной из них Енох Каин трижды написал:
В этих неровных печатных красных буквах чувствовалась распирающая Каина злость. Но процесс написания выглядел спокойным и рациональным поступком в сравнении с тем, что произошло после того, как на пластике трижды пропечатали имя Бартоломью.
Каким-то острым инструментом, возможно, ножом, Каин колол и скрёб красные буквы, набросившись на пластиковую панель с такой яростью, что от двух Бартоломью практически ничего не осталось. Лишь сотни царапин и кратеров от острия ножа.
Судя по смазанности букв, некоторые потекли, прежде чем засохнуть, Ванадий понял, что писались они не маркером, как он поначалу решил. Капли на закрытой крышке унитаза и мраморном полу, уже высохшие, подсказали ему, какая жидкость использовалась вместо краски.
Плюнув на большой палец правой руки, он потёр им одно из пятен на полу, потом поднёс к носу. Убедился в правильности своей догадки. Палец пах кровью.
Но чьей кровью?
Другие трёхлетки, разбуженные в начале двенадцатого ночи, были бы сонными, вялыми, некоммуникабельными, то и дело тёрли бы глаза. Ангел всегда просыпалась мгновенно, свеженькая, как огурчик, в прекрасном настроении, готовая наслаждаться цветом и формой всего, что окружало её в этом мире, чем в определённой степени подтверждала мнение Уолли, что со временем она проявит незаурядные способности в изображении этих самых красот.
Забравшись через открытую дверцу на колени Целестины, девочка сообщила:
— Дядя Уолли дал мне «орео»[74].
— Положил его тебе в туфельку?
— Почему в туфельку?
— Оно у тебя под колпаком?
— Оно у меня в животе!
— Ты не могла его съесть.
— Я его съела.
— Значит, оно исчезло навсегда. Как грустно.
— Это не единственное
— Никогда не видела такого густого тумана.
Когда Уолли сел за руль и захлопнул дверцу, Ангел спросила:
— Мамик, а откуда берётся туман? Только не говори, что он прилетает с Гавайев.
— Из Нью-Джерси.
— Прежде чем она набросилась на меня с вопросами, я дал ей «орео», — улыбнулся Уолли.
— Она их всё равно задаёт.
— Мамик думала, что я положила его в мою туфельку.
— Чтобы она не одевалась до понедельника, потребовалось дать ей взятку.
— Что такое туман? — спросила Ангел.
— Облака, — ответила Целестина.
— Что делают облака так низко?
— Легли спать. Они устали. — Уолли включил первую передачу и снял автомобиль с ручника. — А ты?
— Дай мне ещё «орео».
— Они не растут на деревьях, знаешь ли.
— У меня внутри облако?
— С чего ты это взяла, сладенькая?
— Потому что я дышу туманом.
— Держи её крепче, — предупредил Уолли Целестину, тормозя на перекрёстке. — Она сейчас поднимется и улетит, и тогда нам придётся вызывать пожарную команду, чтобы опустить её на землю.
— А что на них растёт? — спросила Ангел.
— Цветы, — ответил Уолли.
— А «орео» — лепестки, — добавила Целестина.
— И где есть цветки «орео»? — подозрительно спросила Ангел.
— На Гавайях.
