В красном пальто и красном капюшоне, Бартоломью появился на руках долговязого, худого мужчины, который также нёс перекинутую через плечо большую сумку.

Долговязый, похоже, представлял собой лёгкую добычу, руки его занимали сумка и ребёнок, и Младший уже собрался выскочить из «Мерседеса», подбежать к долбящему Целестину сукиному сыну и выстрелить ему в лицо. С пулей в голове Долговязый тут же повалился бы на тротуар вместе с ребёнком, и Младший смог бы пристрелить маленького паршивца, всадить в него для верности три, а то и четыре пули.

Остановила его сидевшая в «Бьюике» Целестина. Она, увидев, что происходит, могла перебраться за руль и умчаться. Двигатель-то работал: из выхлопной трубы вырывался дымок, тут же смешиваясь с туманом. Так что, действуя быстро, она могла спастись.

Он успел бы броситься за ней. Бегом. Застрелить в кабине. После одной пули, всаженной в долговязого и четырёх — в Бартоломью, у него осталось бы ещё пять патронов.

Но, с навинченным глушителем, пистолет годился только для стрельбы в упор. Миновав глушитель, пуля значительно теряла в скорости, а уж точность падала чуть ли не с каждым дюймом.

О точности его предупреждал молодой бандит без больших пальцев на руках, который передал ему оружие, лежащее в большом пакете из китайского ресторана, при встрече в церкви Святой Марии. Младший предупреждению поверил, потому что решил, что восьмипалого бандита лишили больших пальцев именно за то, что в прошлом он забыл сообщить клиенту ту же самую или не менее важную информацию, так что теперь он старался не упустить ни единой мелочи.

Разумеется, бандит мог сам отстрелить себе оба пальца, чтобы наверняка не попасть в армию и не отправиться во Вьетнам.

Так или иначе, если бы Целестине удалось скрыться, остался бы свидетель, а присяжные не приняли бы в расчёт, что она — бесталанная сучка, рисующая китч. Она видела бы, как Младший вылезал из «Мерседеса», смогла бы, несмотря на туман, достаточно точно описать и его, и автомобиль. А он все ещё надеялся решить все стоявшие перед ним задачи, не лишившись красивой жизни на Русском холме.

Снайпером он себя не считал. Прекрасно понимал, что попасть сможет, стреляя с самого близкого расстояния.

Долговязый через открытую дверь передал Бартоломью Целестине, сидевшей на пассажирском сиденье, обошёл «Бьюик», поставил сумку на заднее сиденье, сел за руль.

Если б Младший знал, что ехать им всего полтора квартала, он бы последовал за ними не на «Мерседесе». Прошёл бы остаток пути пешком. Когда он вновь припарковал «Мерседес» неподалёку от «Бьюика», мелькнула мысль, а не заметили ли его.

Но теперь они стояли на тротуаре втроём, лёгкая добыча, Долговязый, Целестина и мальчишка.

Младший понимал, что три трупа — зрелище не из приятных, тем более что стрелять придётся в лицо, но он наглотался противорвотных, антигистаминных и закрепляющих таблеток и мог не опасаться, что впечатлительный организм его подведёт. Более того, на этот раз ему не хотелось уноситься от последствий на мчащемся поезде. Наоборот, следовало убедиться, что мальчишка мёртв и длящиеся многие годы мучения закончились раз и навсегда.

Младший, однако, волновался, а вдруг они заметили, что он второй раз пристраивается следом за ними у тротуара, и приглядывают за ним, готовые убежать, как только он выскочит из машины, а в этом случае они могли запереться в квартире до того, как он успел бы их пристрелить.

И действительно, когда Целестина и ребёнок подошли к ступеням, Бартоломью указал на «Мерседес» и женщина повернула голову. Вроде бы тоже (в тумане не разберёшь) посмотрела на машину Младшего.

Если они что-то и заподозрили, то особой тревоги не проявили. Без спешки вошли в подъезд, и, исходя из их поведения, Младший решил, что слежки они не заметили.

Свет зажёгся в окнах первого этажа, справа от входной двери.

«Подожди в машине, — скомандовал себе Младший. — Пусть угомонятся. В столь поздний час они должны первым делом уложить ребёнка. А потом отправиться в свою спальню, раздеться, улечься в кровать».

Вот тогда Младший и намеревался проникнуть в квартиру, убить Бартоломью, прямо в кроватке, потом пришить Долговязого и использовать шанс трахнуть Целестину.

Он уже не надеялся на то, что их может ждать общее будущее. Отпробовав любовной машины Каина Младшего, Целестина так же, как и все женщины, запросила бы добавки, но время для серьёзного романтического увлечения безвозвратно ушло. За всю душевную боль, которую ему пришлось претерпеть, он, однако, заслужил право хотя бы раз насладиться её соблазнительным телом. Получить маленькую компенсацию. Вернуть хотя бы часть долга.

Если бы не блядовитая младшая сестра Целестины, Бартоломью не существовало бы. Ничто не угрожало бы Младшему. У него была бы другая, лучшая жизнь.

Целестина приняла решение воспитывать этого незаконнорождённого мальчишку и тем самым объявила себя врагом Младшего, хотя он ничего плохого ей не сделал. Она его не заслуживала, не заслуживала даже того, чтобы он взял её, после смерти Долговязого, и он решил отказать ей в близком знакомстве с его «молодцом», как бы она об этом ни молила, сразу отправить вслед за Бартоломью.

Мимо, гремя, промчался грузовик, расплескав окутавший «Мерседес» туман.

У Младшего начала кружиться голова. Появились какие-то странные ощущения. Оставалось только надеяться, что не начинается грипп.

Средний палец правой руки пульсировал под двумя полосками лейкопластыря. Он порезался раньше, когда на электроточиле затачивал ножи, и ранка вновь начала кровоточить, когда ему пришлось задушить Недди Гнатика. Он бы и не порезался, если бы Бартоломью и охранники мальчишки не вынудили его вооружиться до зубов.

За последние три года из-за этих сестёр на его долю выпали неимоверные страдания, включая недавнее общение с мёртвым музыкантом в мусорном контейнере, тонкошеим приятелем Целестины, который посмел лизнуть его после смерти. Воспоминание об этом ужасе сверкнуло вдруг с такой ужасающей ясностью, что мочевой пузырь Младшего вдруг распёрло до последнего предела, хотя совсем недавно он от души отлил в узком проулке напротив ресторана, в котором эта рисовальщица почтовых открыток и Долговязый никак не могли закончить обед.

Про обед вспомнилось некстати. Младший не поел днём, потому что призрак Ванадия чуть не прихватил его, когда он выбирал заколки для галстука и шёлковые носовые платки перед тем, как отправиться на ленч. Остался он и без обеда, поскольку следил за Целестиной, которая после вернисажа отправилась не домой, а в ресторан. Теперь ему хотелось есть. Он просто умирал от голода. Опять он страдал из-за неё. Этой суки.

Мимо изредка, но проезжали автомобили, белый туман клубился и клубился.

«Твои деяния возвратятся к тебе, усиленные многократно… душа Бартоломью… она найдёт