Эдом и Джейкоб взяли каталку в клещи, каждый держался за ногу Барти. Своими каменными лицами они напоминали агентов Секретной службы, охраняющих президента Соединённых Штатов.
У лифта санитар предложил Эдому и Джейкобу поехать в другой кабине и встретиться вновь на этаже хирургического отделения.
Эдом прикусил губу, покачал головой, не выпуская левой ноги Барти.
Держась на правую ногу Барти, Джейкоб заявил, что спускаться в одном лифте относительно безопасно, если же они будут спускаться на двух, один, учитывая ненадёжность машин, сделанных человеком, обязательно рухнет на дно шахты.
Медсестра отметила, что грузоподъёмности лифта более чем достаточно для того, чтобы они все могли ехать в одной кабине, если их не смущает теснота.
Теснота их не смущала, и они на положенной скорости, но, как показалось Агнес, очень уж быстро, спустились вниз.
Двери кабины разошлись, они покатили Барти по коридорам, к операционной сестре в зелёных шапочке, маске, халате.
Когда она вкатывала Барти, головой вперёд, в операционную, он приподнялся с подушки. И не отрываясь смотрел на мать, пока их не разделила закрывшаяся дверь.
Агнес улыбалась из последних сил, чтобы на её лице, навсегда остающемся в памяти сына, не было и тени отчаяния.
Вместе с братьями она прошла в комнату ожидания. Они сидели и пили из бумажных стаканчиков чёрный кофе, который наливал автомат.
Агнес вдруг подумала о том, что нож хирурга предсказали карты, почти три года тому назад. Она-то считала, что пиковый валет — человек с хищным взглядом и злым сердцем, а он обернулся страшной болезнью.
За четыре дня, прошедшие после визита к Джошуа Нанну, она сумела подготовить себя к худшему. Она понимала, что должна сохранять крепость духа, потому что теперь её сын как никогда нуждался в опоре.
И всё-таки в глубине сердца она продолжала надеяться на чудо. Мальчик у неё был удивительный, вундеркинд, который мог ходить там, где нет дождя, поэтому в операционной могло произойти всё, что угодно. Доктор Чен мог прибежать в комнату ожидания, без хирургической маски, с сияющим лицом, и объявить, что диагноз выставлен неверно и рака нет и в помине.
И в положенное время хирург появился, с хорошими новостями: опухоль не распространилась на глазную впадину и зрительный нерв, но не с вестью о чуде.
2 января 1968 года, за четыре дня до дня рождения, Бартоломью Лампион отдал свои глаза ради спасения жизни, погрузился в темноту безо всякой надежды вновь насладиться красотой окружающего мира. Во всяком случае, в этой жизни.
Глава 62
Пол Дамаск шагал по северной части побережья Калифорнии, от Пойнт-Рейс-Стейшн к Томалесу, Бодега-Бэй, Стюартс-Пойнт, Гуалале, Мендосино. В некоторые дни он проходил по десять миль, в другие — по тридцать.
3 января 1968 года Пол находился примерно в 250 милях от Спрюс-Хиллз, штат Орегон. Он не знал, что до этого города не так уж и далеко, не знал в тот момент, что Спрюс-Хиллз станет целью его путешествия.
С решимостью героев столь любимых им приключенческих романов, Пол шагал в солнце и дождь, в жару и холод. Его не останавливали ни ветер, ни молнии.
За три года, прошедшие после смерти Перри, он отшагал тысячи миль. Учёта не вёл, потому что не собирался ни вписывать своё имя в Книгу рекордов Гиннесса, ни что-либо доказывать себе или кому-то ещё.
В первые месяцы его марш-броски не превышали восьми или десяти миль: по берегу, на север или на юг от Брайт-Бич, или в глубь материка, к пустыне за холмами. Он уходил из дома и возвращался в тот же день.
Первое, более продолжительное путешествие пришлось на июнь 1965 года. Он отправился в Ла- Холью, к северу от Сан-Диего. Нёс слишком тяжёлый рюкзак и надел брюки, хотя для столь жаркой погоды куда больше подходили бы шорты.
То было первое и, на этот момент, последнее путешествие, которое Пол предпринял с определённой целью: он хотел свидеться с героем.
В журнальной статье о герое мимоходом упоминался ресторан, в котором иногда завтракал этот великий человек.
Выйдя из дома с наступлением темноты, Пол шёл на юг, вдоль Прибрежной автострады. Его обдавало ветром от проносящихся мимо автомобилей, он слышал крики голубой цапли, шелест травы и листвы, с моря дул солёный бриз, мерный рокот прибоя. Без особого напряжения он добрался до Ла-Хольи на заре.
Ресторан не производил особого впечатления. Зато вкусно пахло жарящимся беконом, только что сваренным кофе, выпечкой. И всё сверкало чистотой.
Удача благоволила Полу: в это утро герой завтракал в ресторане. Он и ещё двое мужчин о чём-то оживлённо беседовали за столиком в углу.
Пол сел в дальнем конце ресторана. Заказал апельсиновый сок и вафли.
Короткая прогулка до столика героя страшила Пола куда больше, чем проделанный им путь. Он — никто, фармацевт из маленького городка, все чаще отсутствовавший на работе, полагаясь на своих служащих. Он ничего не совершил, никого не спас. Он не имел права отнимать время у этого человека, а теперь понимал, что у него не хватит духа даже подойти к герою.
И однако (как это произошло, Пол вспомнить так и не смог) он поднялся, закинул рюкзак за спину и пересёк зал. Трое мужчин вопросительно посмотрели на него.
Ночью, шагая вдоль автострады, Пол только и думал о том, что он скажет, что
Он открыл рот, но ни звука не слетело с губ. Поднял правую руку, зашевелил пальцами, словно пытался поймать ускользавшие от него слова. Понимал, что выглядит ужасно глупо.
Но, вероятно, герой привык к встречам с такими чудаками. Он поднялся, отодвинул от стола четвёртый, пустующий стул.
— Пожалуйста, присядьте.
Столь радушный приём не вернул Полу дара речи. Наоборот, горло перехватило, перед словами встала вторая преграда.
Ему-то хотелось сказать:
Ни одно из этих слов Пол так и не смог произнести, но потом только похвалил себя за вынужденное молчание. Ибо знал, что хвалы герой не любил.
Опустившись на предложенный стул, он достал из бумажника фотографию Перри. Черно-белую школьную фотографию, чуть пожелтевшую от времени, сделанную в 1933 году, том самом, когда он начал в неё влюбляться. Им тогда было по тринадцать лет.
Джонас Солк[59] взял фотографию. Должно быть, он привык и к этому.
