сияющим с синего неба, ему казалось, что раскинулось оно над Эдемом.

Мускулы его превратились в камень. Бедра — гранит, голени — мрамор, испещрённый венами.

Несмотря на тысячи часов, проведённых на ногах, Пол редко задумывался о том, а почему он шагает. Он встречал людей, которые задавали ему эти вопросы, он им отвечал, но никогда не знал, говорит ли правду.

Случалось, он думал, что шагал ради Перри, проходил те мили, которые ей пройти не удалось, реализовывал её, оставшуюся неутолённой, страсть к путешествиям. Иногда ему казалось, что в пеших путешествиях ему никто не мешает в мельчайших подробностях вспоминать жизнь с Перри… или забывать. Обретать умиротворенность… или искать приключения. Приходить к пониманию через осмысление… или освобождать разум от всех мыслей. Видеть мир… или избавляться от него. Возможно, он надеялся, что койоты съедят его в сгущающихся сумерках, или голодная пума разорвёт на куски на заре, или собьёт пьяный водитель.

В конце концов, побудительным мотивом ходьбы стала сама ходьба. Шагая, он обретал какую-то цель. Движение наполнялось значимостью. Движение становилось лекарством от меланхолии, избавлением от безумия.

Вечером 3 января 1968 года, миновав подёрнутые туманом холмы, заросшие дубами, клёнами, земляничными и перечными деревьями, и великолепные леса секвой, возвышавшихся над землёй на добрых триста футов, Пол прибыл в Уиотт, где и остановился на ночь. И в этом путешествии он не ставил перед собой какой-то цели, разве что хотел добраться до города Юрика и поесть крабов из залива Гумбольдта там, где их добывают. В своё время и ему, и Перри они очень нравились.

Из мотеля он позвонил Ганне Рей в Брайт-Бич. Она по-прежнему приглядывала за домом, оплачивала счета во время его отсутствия и сообщала о важных событиях. От Ганны он и узнал, что Барти Лампион лишился глаз.

Пол вспомнил письмо, которое написал преподобному Гаррисону Уайту через пару недель после смерти Джо Лампиона. Он нёс его домой из аптеки в тот день, когда умерла Перри, хотел показать, узнать её мнение. Письмо он так и не отправил.

Первый абзац не стёрся из памяти, потому что он долго над ним корпел, тщательно выверяя каждое слово: «Приветствую вас в этот знаменательный день. Я пишу вам об удивительной женщине, Агнес Лампион, жизни которой вы, не зная того, коснулись, и чья история может заинтересовать вас…»

Тогда он подумал, что Агнес, которую в Брайт-Бич все любили и звали не иначе как Дама-Пирожница, может вдохновить преподобного Уайта на продолжение проповеди, которая тронула Пола до глубины души, хотя тот не был баптистом и в церкви бывал от случая к случаю. Проповедь эту он услышал по радио более трёх лет тому назад.

Теперь, однако, он думал не о том, что история Агнес может вдохновить преподобного Уайта на ещё одну проповедь. Ему хотелось, чтобы священник смог хоть как-нибудь утешить Агнес, которая всю свою жизнь утешала других.

После ужина в придорожном ресторане Пол вернулся в свой номер и склонился над потрёпанной картой западной части Соединённых Штатов. В зависимости от погоды и местности, по которой предстояло идти, он мог добраться до Спрюс-Хиллз, штат Орегон, за десять дней.

Впервые после похода в Ла-Холью на встречу с Джонасом Солком он планировал путешествие, ставя перед собой конкретную цель.

Многие ночи сон не приносил ему отдыха, ибо ему снилось, что он бредёт по бесплодным землям. Иногда во все стороны простиралась выжженная безжалостным солнцем соляная пустыня, из которой тут и там торчали изъеденные ветром скалы. Случалось, что соль оборачивалась снегом, а скалы — ледяными глыбами, блестевшими под холодным солнцем. Каким бы ни был ландшафт, во сне Пол шёл медленно, хотя у него хватало и сил, и желания прибавить шагу. Раздражение копилось, копилось и таки будило его. Он открывал глаза и отбрасывал одеяло, взбудораженный и взъерошенный.

В ту ночь в Уиотте, под сенью секвой, он спал без сновидений.

После столкновения с автоматами по продаже газет, этими зловещими устройствами, которые обстреляли его четвертаками, Младшему хотелось убить ещё одного Бартоломью, любого Бартоломью, даже если для этого пришлось бы поехать в далёкий пригород, вроде Терра-Линды, даже если бы пришлось ехать дальше, останавливаться на ночь в «Холидей инн» и питаться со шведского стола, где дополнительным гарниром к блюдам служили выпавшие волосы других посетителей гостиницы, а в самих блюдах хватало микробов, попавших туда с их дыханием и слюной.

Он бы убил этого Бартоломью, рискуя привлечь внимание полиции, которая могла бы связать два преступления, но тихий голос Зедда, как не раз случалось и раньше, указал ему правильный путь, посоветовал успокоиться и сосредоточиться, сконцентрироваться.

Концентрация, учит Цезарь Зедд, единственное человеческое качество, которое отличает миллионеров от вшивых, изъязвлённых, воняющих мочой алкоголиков, живущих в картонных коробках и обсуждающих повадки блох с крысами. Миллионеры умеют концентрироваться, алкоголики — нет. Точно так же именно умение концентрироваться отличает участника Олимпиады от калеки, потерявшего ноги в автомобильной аварии. Высококлассному спортсмену это по силам, калеке — нет. В конце концов, отмечает Зедд, если бы калека умел концентрироваться, он бы лучше водил автомобиль, мог бы стать и миллионером, и участником Олимпиады.

Среди многих талантов Младшего умение концентрироваться было едва ли не самым главным. Боб Чикейн, его бывший инструктор в вопросах медитации, даже заявил, после того печального инцидента с медитацией сосредоточения без визуализации, что для Младшего медитация превратилась в навязчивую идею. Разумеется, его слова не имели ничего общего с действительностью. Ни о какой навязчивости речь не шла. Просто Младший умел концентрироваться.

Он мог, к примеру, сконцентрироваться на том, чтобы найти Боба Чикейна, убить оскорбившего его мерзавца и выйти сухим из воды.

Но личный, давшийся такими потом и кровью опыт научил его, что убийство знакомого человека, даже и крайне необходимое, не снимает напряжения. А если и снимает, то приводит к непредвиденным и крайне нежелательным последствиям, которые становятся причиной ещё более сильного стресса.

С другой стороны, убийство незнакомца вроде Бартоломью Проссера снимало напряжение лучше секса. Бессмысленное убийство расслабляло почище медитации сосредоточения без визуализации и, возможно, сопровождалось меньшим риском.

Он мог бы убить какого-нибудь Генри или Ларри, не рискуя навести полицию на мысль, что какой-то маньяк, по ему только ведомым причинам, убивает разных Бартоломью, но сдержал себя.

Концентрация превыше всего!

Теперь он концентрировался на том, чтобы во всеоружии подойти к вечеру 12 января: открытию выставки Целестины Уайт. Она усыновила ребёнка сестры. Маленький Бартоломью находился при ней. Теперь Младший знал, где его искать.

Если убийство случайного Бартоломью разрушало дамбу и спускало озеро скопившегося напряжения, то смерть того единственного Бартоломью, за которым, собственно, и шла охота, высвободила бы целый океан. Младший знал, что именно в тот момент он обретёт настоящую свободу, какой не чувствовал никогда в жизни, даже на пожарной вышке, столкнув с неё Наоми.

И он не сомневался в том, что со смертью Бартоломью его прекратят преследовать призраки. В голове Младшего Ванадий и Бартоломью превратились в сиамских близнецов, потому что коп-маньяк первым услышал, как Младший во сне произнёс имя Бартоломью. Была ли в этом логика? Скорее да, чем нет, во всяком случае, для Младшего связь Ванадия и Бартоломью стала аксиомой. И избавиться от мёртвого, но никак не желающего отстать от него детектива он мог, лишь уничтожив Бартоломью.