Примерно для того же с нами в вертолёт уселся и полицейский в штатском. На случай, чтобы, если Водила придёт в себя, попытаться задать ему несколько вопросов и выслушать перевод этой Тани.

Но так как Водила и не собирался приходить в себя, мало того, он даже и жить не собирался, то и Таня, и полицейский были в вертолёте абсолютно лишними. Впрочем, они никому не мешали. Мне-то тем более…

Я лежал под левой рукой Водилы, прислушивался к его остающейся жизни и чувствовал, как медленно, но неумолимо тает и без того небольшой запас отпущенного ему времени быть с нами.

Его явное угасание почему-то представлялось мне как тоненькая струйка чистой, прозрачной жидкости, вытекающей из трещины большого и тоже прозрачного сосуда, в котором осталось так мало этой живительной влаги, что сосуд вот-вот совсем опустеет и Водила навсегда уйдёт в то самое НИКУДА, где так явственно и пугающе сейчас исчезает тоненькая струйка его жизни.

Но когда в сосуде оставалось всего чуть-чуть, буквально на донышке, струйка неожиданно прекратила своё ужасное, неотвратимое течение в НИКУДА…

И я услышал тихий, прерывающийся, еле внятный голос Водилы.

Он ничего не сказал вслух. Он даже почти не дышал.

Его голос прозвучал в моём мозгу, в моей голове, во всём моём существе. В таком состоянии это было высшее проявление Контакта!

«МНЕ, НАВЕРНОЕ, ПРИДЁТСЯ СЕЙЧАС УМЕРЕТЬ, КЫСЯ…» – с трудом проговорил Водила.

– Нет, нет, Водила… Тебя обязательно вылечат! Мне Шура Плоткик рассказывал, что в Германии сейчас лечат совершенно всё! – Я попытался придать этой фразе максимум искренности и убедительности.

«НЕ ПЕРЕБИВАЙ МЕНЯ… НЕ МЕШАЙ, – прошелестел Водила. – Я СЛАБЕЮ, МНЕ ТРУДНО ГОВОРИТЬ. ЗАПОМНИ – РАКОВА, ПЯТНАДЦАТЬ… МЕЖДУ ПАССАЖЕМ И МУЗКОМЕДИЕЙ… ВТОРОЙ ДВОР, НАПРАВО… ТРЕТИЙ ЭТАЖ… ТЫ БЫВАЛ В ТОМ РАЙОНЕ?..»

– Нет, но я спрошу у местных Котов и Кошек. Мне покажут… Я найду, Водила! Я обязательно найду!.. Какой номер квартиры?

«СКАЖИ СВОЕМУ КОРЕШУ – ШУРЕ… ПУСТЬ ЗА НАСТЮХОЙ МОЕЙ ПРИГЛЯДИТ…»

– Какой номер квартиры, Водила?! Ты не сказал номер…

Но тут из сосуда вдруг снова стала вытекать струйка, да так быстро, что оба врача страшно перепугались. Запищал какой-то маленький телевизор с тёмным экранчиком, по которому вместо волнистых зелёных линий побежали прямые, чем и произвели переполох в нашем вертолёте…

Что там делали с Водилой – понятия не имею. Я знал одно – Я ДОЛЖЕН ВЕРНУТЬ ЕГО ОТТУДА! И если эти два доктора хоть чем-то сумеют мне помочь – я буду им безмерно благодарен.

Чего я только не делал! Я кусал руку Водилы, лизал его угаснувшее запястье, стараясь сделать свой язык как можно суше и шершавее, чтобы Водила острее чувствовал то, что я делаю…

Я звал его ОТТУДА! Я умолял его не УХОДИТЬ!.. Не БРОСАТЬ меня… Я молился Богу, я орал Водиле страшные, несправедливые и обидные слова про то, что нельзя никому поручать своих детей! Что всё надо делать самому… Что есть ещё больная жена, которая без него умрёт от голода и горя!.. Что за Настю некому будет платить в ту школу, где академики преподают арифметику!.. А кончиться всё может тем, что, оставшись без отца и матери, его двенадцатилетняя Настя окажется там, на Фонтанке, у Дворца пионеров, среди маленьких недорогих проституточек, про которых он сам рассказывал в Ганновере!

– Ты этого хочешь, Водила?! – в исступлении кричал я.

Я находился в состоянии совершеннейшей истерики и не понимал, что уже далеко перешагнул заграницы обычного Телепатического Контакта и дальше начинается уже что-то Потустороннее!..

Но когда я наконец снова ощутил под своим языком редкий и слабый, еле слышный пульс на Водилином запястье, – силы меня покинули, и я самым натуральным Человеческим образом расплакался.

И откуда-то издалека услышал беззвучный голос Водилы:

«Я ПОСТАРАЮСЬ, КЫСЯ… НЕ НЕРВНИЧАЙ. УСПОКОЙСЯ, ПРОШУ ТЕБЯ, КЫСЯ…».

Ох, как не прав был Алик, когда думал, что история с парочкой русских трупов в «Зоне отдыха» автобана номер девять привлечёт внимание немцев не более чем на сутки!

Алик даже мысли не допускал, что эти два трупа ворвутся в насыщенную уголовно-криминальную хронику прессы и телевидения Германии, окружённые густым стокилограммовым облаком кокаина, развеянного над автобаном всего в десяти километрах от Мюнхена… А это резко повысило интерес к истории с брошенными русскими грузовиками и парочкой покойников.

Алик и с трупами дал маху. Ну разве думал Алик, что одним из этих трупов окажется он сам?!

Я всё говорю про убитых – «труп», «покойник». Так, как их назвал бы Шура Плоткин. А ведь это более чем неточно!

Ну, Лысый – чёрт с ним… Труп, он и есть труп. А вот то, что осталось там, на автобане, от Алика – ни «покойником», ни «трупом» не назовёшь. Так… Некие кровавые ошмётки, спрессованные с кусками искорёженного металла, без каких-либо малейших признаков человеческого тела и автомобиля.

Недаром я от одного взгляда на эту картинку блевал чуть не до обморока!..

И вообще Алик сильно ошибался, когда думал, что немцы могут это дело «спустить на тормозах». Дескать, потому, что сегодня в Германии разборки русских мафиози стали привычным явлением.

Газеты – не только «Абендцайтунг», как думал Алик, но и «Тагесцайтунг», и «Бильд», и даже уж на что солидная газета «Зюддойчецайтунг» – изо дня в день печатали репортажи о том, как проходит следствие, как полиция топчется на одном месте, давали фотографии Алика, Лысого и моего Водилы с их документов, фотографии с места происшествия, изображения раздолбанного голландского рефрижератора, нашего разбитого «вольво», фото уцелевших пачек с кокаином…