меня наизнанку! Затяжной и мучительный приступ рвоты сотрясал моё тело, а в голове билась одна только мысль – Водила не может умереть! Водила жив… Рэкс явно что-то путает! Я же ЧУВСТВУЮ ВОДИЛУ ЖИВЫМ! Мне кажется, что я даже СЛЫШУ ЕГО!..

Две машины, вроде нашей «скорой помощи», только выше и больше, с распахнутыми задними дверями, находились в центре оцепления, и молодые парни – не в белых халатах, как у нас, а в оранжевых комбинезонах со сверкающими серебряными полосами на рукавах – делали свою докторскую работу…

Откашливаясь и отхаркиваясь, я помчался к тем паренькам в оранжевых комбинезонах. И увидел своего Водилу…

Он неподвижно лежал на носилках с закрытыми глазами, был совершенно белого цвета, если не считать почерневших следов засохшей крови из простреленного уха и вспухшего, посиневшего лба.

На рот Водилы была наложена какая-то штука с трубками и проводами. Трубки шли к прозрачному насосу, а провода к приборам. Один паренёк следил за насосом и приборами, второй держал на весу прозрачный мешочек, откуда по другой трубке в руку Водилы капала жидкость.

Третий парень в оранжевом комбинезоне слушал Водилино сердце, а четвёртый разговаривал по телефону без шнура, но с маленькой антенной. И кому-то куда-то говорил:

– Давайте геликоптер! (Оказалось, что это вертолёт, который я тысячи раз видел по телевизору.) Прострелена брюшная полость – возможно внутреннее кровотечение. Правда, пуля прошла по касательной… Под курткой был кусок толстого электрического кабеля. Да… Наверное, он изменил направление входа пули. Хуже другое – ушиб лобных долей головного мозга и… Скорее всего перелом верхнего грудного отдела позвоночника. Рефлексы отсутствуют… Кто-нибудь из вашего персонала знает русский язык? На всякий случай… Да? Отлично! Ждём ваш геликоптер!..

Я почти ни черта не понял из того, что говорил этот молоденький оранжевый доктор. Не потому, что он говорил по-немецки, – мне лично на это наплевать. Повторяю в который раз – у нас, у животных, языкового барьера не существует. Просто я ни хрена не смыслю в медицине на любом языке! Я знаю одно – раз болит, значит, нужно как можно терпеливее и тщательнее зализать это место.

А вот в том, что Водила ЖИВ, теперь для меня не было никаких сомнений. Несмотря на то что он выглядел мертвее мёртвого!

Ну, во-первых, мёртвому вертолёт вызывать не стали бы. А «отсутствие рефлексов» – ещё далеко не конец! Про рефлексы я знал от Шуры Плоткина. И про условные, и про безусловные. Я не очень хорошо помню, в чём там дело, но, к сожалению, точно знаю, что когда рефлексов нет – хуже быть не может. Хотя, повторяю, это ещё совсем не конец!

А потом, я же сам СЛЫШУ, что Водила ЖИВ! Он только не в силах подать мне внятный сигнал. Ещё бы! Вон как он лбом треснулся… Я же ЧУВСТВУЮ, как он даже что-то хочет сказать мне и не может выговорить, бедненький.

Я прошмыгнул под проводами и трубками и стал быстро зализывать большую синюю опухоль на лбу Водилы.

– Откуда кошка?! – вдруг заорал один из оранжевых, а второй схватил меня за загривок и отбросил в сторону. В этот же момент Рэкс кинулся на моего обидчика с таким рычанием, что если этот тип и обмочился от страху, то мы этого не видели только потому, что комбинезон был из плотной ткани.

Хорошо ещё, что шеф Рэкса успел оттащить его в сторонку и, кивнув на лежащего Водилу, сказал:

– Это его кот. Он с ним ездил. Не отгоняйте его…

– Да вы с ума сошли!.. – возмутился оранжевый с телефоном без шнура.

В это мгновение я увидел, как у Водилы дрогнули пальцы на левой руке, и снова бросился зализывать ему лоб.

– Не отгоняйте кота. Пусть он пока будет с ним, – настойчиво повторил полицейский водитель Рэкса. – Этот русский должен остаться живым. Трупов у нас и без него хватает…

В вертолёт меня брать не хотели. Пока отчаявшиеся уже было оранжевые доктора не заметили одного странного явления: как только меня оттаскивали от Водилы, сразу же у него начинало падать давление крови! Что бы они ни делали, как бы ни хлопотали – давление падает, и всё тут! Вот-вот кончится мой Водила…

Но как только пальцы Водилы, казалось бы, безжизненные, касались моей спины, головы, уха, хвоста, лапы, – не важно чего, – так сразу же давление Водилы приходило в норму безо всяких врачебных и лекарственных усилий…

Старший из оранжевой врачебной группы во всеуслышание заявил, что если бы он не наблюдал этого феноменального явления собственными глазами, а только услышал от кого-нибудь, то посчитал бы подобный рассказ беззастенчивой ложью или бредом душевнобольного. Но так как времени на жизнь пациента (то есть моего Водилы) уже почти не осталось, он, как врач, не имеет права пренебрегать даже таким фантастическим явлением!

Раз прикосновение к коту стабилизирует давление и пока достаточно успешно удерживает пациента на этом свете, хотя по всем показателям ему уже полчаса как полагается быть совсем на другом, – пусть будет кот! Каким бы идиотизмом это ни казалось со стороны.

Это случайное наблюдение на ближайшее время решило мою судьбу. Думаю, что судьбу моего Водилы тоже.

Я был втиснут под носилочный ремень вплотную к Водиле так, чтобы пальцы его левой руки постоянно касались моего тела. Вместе с кучей проводов и трубок нас погрузили в вертолёт, а там уже, внутри, подключили к каким-то новым аппаратам и новым проводам.

Кроме лётчика, нас было ещё шестеро в вертолёте: два врача, Водила, я и два совершенно бесполезных человека – сотрудник криминальной полиции и медицинская сестра нейрохирургического отделения той больницы, куда мы летели. Ей было лет тридцать с хвостиком, и звали её Таня Кох. Так, во всяком случае, она отрекомендовалась старшему наземной оранжевой группы, когда прилетела вместе с вертолётными врачами.

Наверное, на своём месте, в больнице; она была необходима и полезна. Но сюда она прилетела как человек, знающий русский язык, то есть чтобы переводить то, что авось да и скажет Водила, когда очнётся…