толчками стала выплёскиваться тёмная густая кровь, а сам он начал падать лицом вниз прямо на асфальтовую дорожку «Зоны отдыха»….

Что-то яростно и бешено крича, безуспешно пытаясь выдрать из-под куртки своё «оружие» – метровый кусок электрического кабеля, мой Водила бросился вперёд на Алика!

Раздался третий выстрел – уже по Водиле… Но мой прыжок на Алика опередил этот выстрел на сотую долю секунды, и поэтому, слава Богу, выстрел оказался не совсем точным.

Я летел с крыши нашего фургона в физиономию Алика, выставив вперёд все свои четыре лапы. Я почувствовал, как когти моих передних лап вошли в кожу его головы и, разрывая её, проскользили по лобной кости, вспарывая правый висок и переносицу Алика. И намертво вонзились у него под глазами. В адской ненависти я запустил когти как можно глубже, передними лапами повис на лице Алика, а задними изо всех сил ударил его по горлу! Один раз, второй, третий!!!

Я слышал его дикий крик, ощущал вкус и запах его крови, рядом со мной палил его пистолет, а я бил, бил, бил задними ногами, разрывая ему подбородок, рот, шею!..

Он пытался сорвать меня со своего лица, задушить, но я совершенно не чувствовал боли и даже сумел прокусить ему в нескольких местах руку…

Когда же ему всё-таки удалось оторвать меня от себя и отбросить в сторону, я прыгнул на него снова. И снова в тот же момент, когда он, залитый кровью, с исполосованным лицом и разорванным горлом, сумел ещё раз выстрелить в моего Водилу. И Водила упал…

Алик снова отшвырнул меня, дважды по мне выстрелил, но глаза его были залиты кровью, он надрывно кашлял, выхаркивал чёрно-красные сгустки и поэтому, как говорил Щура Плоткин, «чтоб попасть в меня – не могло быть и речи».

Вообще-то теперь, задним числом, я отчётливо понимаю, что этот худенький, похожий на старшеклассника-отличника со славным комсомольским послужным списком, полуэстонский-полуеврейский паренёк был человеком несомненно мужественным…

Я хорошо помню, как он деловито вытер рукавом текущую на глаза кровь, двумя руками сжал рукоять большого автоматического пистолета и навёл его в поднимающегося и тоже залитого кровью Водилу.

С третьим прыжком я опоздал… Опоздал ровно настолько же, насколько опередил первый выстрел Алика в моего Водилу!

Но… О счастье!.. Пистолет Алика всего лишь звонко щёлкнул – выстрела не последовало!.. Наверное, что то там в пистолете кончилось, и он просто перестал стрелять. А может быть, Господь Бог наконец увидел сверху творящуюся внизу несправедливость…

Алик отбросил меня в сторону, зашвырнул в кусты пистолет и, кашляя кровью, рванулся к своей «тойоте». Его шатало из стороны в сторону, он плохо держался на ногах и почти ничего не видел, но всё- таки сумел сесть за руль, завёл мотор и с места бросил свою машину прямо на встающего с земли Водилу…

В паническом ужасе я съёжился до размеров месячного Котёнка!

Но в эту секунду Водила неожиданно кинулся плашмя на асфальт, крутанулся с боку на бок и мгновенно оказался под собственным грузовиком.

Раздался жуткий удар – «тойота» с ходу врезалась в могучую раму нашего сорокатонного фургона (все автотехнические подробности у меня, конечно же, от Водилы…), и отвратительный звук разрывающегося металла украсился нежным аккомпанементом звонко рассыпающихся вдребезги разбитых стёкол микроавтобуса Алика.

Искорёженная «тойота» взревела двигателем, со скрежетом выдралась из нашего грузовика задним ходом, а потом рванула вперёд – к выезду на автобан.

Я бросился к своему Водиле.

Скрючившись, поджав колени к самому подбородку и держась руками за живот, Водила лежал на боку под фургоном и тяжело дышал, зажмурив глаза.

Первым выстрелом у него было всего лишь разорвано ухо, а не прострелена голова, как у Лысого, и теперь оттуда обильно текла кровь на лицо, шею, затекала за воротник рубахи… Я стал быстро зализывать ему эту рану, а он открыл глаза и сказал мне негромко:

– Не старайся, Кыся… Там – ерунда. У меня в животе пуля.

Он приподнялся на четвереньки и, как младенец, ещё не умеющий ходить, на карачках выполз из-под фургона, зажимая живот одной рукой… Увидел белую спину и огни уходящей «тойоты» и сказал:

– Не боись, Кыся… Счас мы этому шустрику козу всё-таки заделаем! Ну-ка, лезь в машину…

Я вскочил в кабину, а вот как туда залез Водила – уму непостижимо! Но он забрался туда, взялся за руль и ногой нажал на педаль газа!..

Когда мы резко рванулись за почти скрывшимися задними фонарями «тойоты», распахнутая дверь кабины захлопнулась сама, а мы, обогнув сначала грузовик Лысого, а потом и его самого, головой лежащего в луже собственной крови, выскочили на автобан под звуки своей тревожной сирены с такой скоростью, что все машины, шедшие по направлению к Мюнхену, стали притормаживать, чтобы пропустить нас. Никогда я не ездил с такой страшной скоростью! Да ещё в темноте!.. Да ещё среди мчащихся легковых и грузовых автомобилей! Да ещё шныряя из ряда в ряд под возмущённые и истерические сигналы обгоняемых нами машин!..

– Ах, уйдёт, сука!.. – прерывающимся хриплым голосом бормотал Водила и напряжённо вглядывался вперёд, где то и дело мелькала «спина» Аликовой «тойоты». – Ах, уйдёт, гад… И выживет! И пойдёт опять эта «дурь», эта наркота сраная по всему свету… И люди будут дохнуть от неё, и дети будут её пробовать… В той Настюхиной школе – дочки моей, где всё за доллары – и пирожки с капустой, и академики, – наркота по всем классам гуляет!.. В старших – колются, в младших – нюхают… Вот скажи, Кыся, как уберечь ребёнка?!

Водила застонал, прижимая одну руку к животу, а второй быстро вертя руль то в одну, то в другую сторону. Но неожиданно оборвал стон и обрадованно прохрипел:

– Гляди, Кыся!.. Ремонт дороги!!! Слава те, Господи! Хер он у меня теперь уйдёт, сучонок