– Хоть раз в жизни прояви инициативу, дубина! Тебя же будут потом на руках носить! На всех углах расхваливать…

– Я никому и никогда не позволяю носить себя на руках, – с достоинством ответил Рэкс. – И хвалить меня тоже не надо. Мне достаточно, чтобы меня не ругали и не уволили.

Я думал, что я сейчас лопну от бессилия, и злости! Я спустился с крыши по открытой двери в кабину, а уже оттуда спрыгнул на землю и сел прямо напротив Рэкса, чем несколько ошарашил и его, и всех вокруг.

– Я обращаюсь к тебе как Животное к Животному! – прямо сказал я Рэксу. – Ты наконец это можешь понять, кретин ты зацикленный?!

– Если ты будешь оскорблять меня при исполнении служебных обязанностей, я задам тебе трёпку, – строго сказал Рэкс.

– И останешься минимум без одного глаза, – пообещал я ему. – За это я тебе отвечаю. Да ещё и морду располосую так, что тебя никто не узнает. А кому в полиции нужна одноглазая Собака? Вот тут-то тебя точно вышибут пинком под хвост с государственной службы. Тем более что свои прямые служебные обязанности ты исполнять отказываешься. Шлемазл!..

Это всегда так Шура Плоткин говорил, когда сталкивался с каким-нибудь абсолютно умственно отсталым типом. Причём, насколько я понял, Шура и сам не знал, что такое «шлемазл». Однажды он сказал мне, что это было любимое ругательство его бабушки. И оно ему ещё в детстве очень понравилось. Понравилось, как звучит.

«Шлемазл… – с разными интонациями повторял Шура. – Шлемазл!.. Нет, в этом что-то есть… Ты слышишь, Мартынчик? Шлемазл – и этим всё сказано!..»

Одним глазом я следил за этим вонючим Рэксом, чтобы он меня сдуру не цапнул, а вторым поглядывал на Водилу и видел, что наш грузовик уже прочно стоит на новом колесе, простреленное валяется рядом, а Водила убирает инструмент в железный ящик с ручками. Я решил сделать последнюю попытку.

– Послушай, шлемазл! – сказал я этому Рэксу. – У тебя хоть с твоим Шефом есть Контакт?

– Какой ещё «контакт»?

– Телепатический, – терпеливо объяснил я.

– А что это такое?

– Ну, он тебя понимает?

– Нам достаточно того, что я Его понимаю. Он приказывает, я делаю. А больше нам ничего не положено.

– Но ты можешь рассказать Ему всё, что я тебе говорил? – продолжал допытываться я.

– Стану я Ему забивать голову всякими Кошачьими бреднями!

Вот тут я унизился до того, что не вмазал ему по рылу за такую в высшей степени оскорбительную фразу, а покорно попросил ещё раз:

– Может быть, ему это не покажется такими уж бреднями. Попробуй, Рэксик, а?..

– Какой я тебе ещё «Рэксик»?! Ты как разговариваешь с полицией?! – вдруг зарычал этот болван и рванулся ко мне.

Я с ходу врезал ему пару раз по харе когтями и мгновенно очутился на крыше кабины.

– Эй, Кыся! Ты чего собачку обижаешь? – крикнул мне Водила.

Впервые в жизни мне дико захотелось выругаться страшным Человеческим матом! И чем грязнее – тем лучше… Мне захотелось выплеснуть на голову этой тупой полицейской Псине поток всех возможных и невозможных людских матерных Слов в самых чудовищных и тошнотворных комбинациях, которые я когда- либо слышал у нас в России!

Но матюги так и застряли у меня в глотке, потому что полицейские сказали всем «Гуте райзе!» – что-то вроде «Счастливого пути!», втащили своего озверевшего болвана Рэкса в машину и уехали. А мы с Водилой остались нос к носу с Лысым и Аликом.

Вот когда я понял, что нам с Водилой надеяться не на кого! Если мы не спасём себя сами, нас никто не спасёт. Тем более что в руке у Алика снова появился его большой пистолет…

Неожиданно в моей голове вдруг возник негромкий голос Водилы: «Не психуй, Кыся. Не дёргайся. Как нибудь выгребемся. Ты там сверху приглядывай за Аликом. Вдруг он стрелять захочет…»

Вслух же Водила сказал:

– Ну что, будем перегружать вашу пачку?

– Вот это молодец! – восхитился Алик. – А я уж думал, что мне тебя придётся снова уговаривать.

И Алик выразительно помахал пистолетом.

– Пять штук на дороге не валяются. А если потом ещё с каждого рейса так же… Как говорит мой Кыся – чего мне хвост задирать и зубы скалить? – ухмыльнулся Водила.

– Ах, у тебя ещё и Кот говорящий?! Ну, ты грандиозный мужик!

Алик был удивительно артистичен! Он всё время во что-то играл. В «милую мальчишескую беспечность» и «хорошее настроение» с дорожной полицией, в «восхищение» моим Водилой, в «простоту» и «рубаху- парня», в «располагающую открытость». Играл широко, легко, без пережима, целиком отдаваясь только что сочинённому образу…

Однако с Лысым он был строг и неумолим. Но это тоже была своего рода игра – этакий маленький спектакль в расчёте на трусливого и неумного зрителя.

Иногда он терял над собой контроль – всего лишь на секунду, и глаза его становились жёсткими,