около миллиона польских граждан было депортировано в глубь Советского Союза» («Одродзене», 16 апреля 1988 г.).
Сняв пелену умолчания с факта секретного протокола, мы перечеркнем обвинения, что что-то утаиваем. Тем самым создадим более благоприятные возможности для доведения до широких слоев польской общественности того, что не секретный протокол, а пагубный внешнеполитический курс правительства буржуазной Польши привел к сентябрьской катастрофе. Из документов известно, что дата нападения Германии на Польшу («не позднее 1 сентября») была установлена еще 3 апреля 1939 г., то есть задолго до советско-германского пакта.
Будут сужены возможности противников советско-польской дружбы использовать наше молчание по поводу секретного протокола для разжигания в Польше враждебного отношения к СССР.
Противники советско-польской дружбы были в таком восторге от Яковлева, убедившего депутатов осудить «секретные протоколы», что даже наградили его впоследствии орденом Белого орла.
Определенные издержки признание протоколов может породить для наших отношений с Финляндией, против которой Советский Союз в декабре 1939 года начал войну, а за этим последовало исключение СССР из Лиги Наций. По-видимому, правые силы не преминут воспользоваться этим предлогом для нападок на СССР и дружественный курс Финляндии по отношению к Советскому Союзу Но нам известно, что финская сторона не обостряет вопросов истории советско-финляндских отношений. События 1939 года отодвинуты назад последующим ходом развития — укреплением наших добрососедских отношений с этой страной, которые к тому же хорошо отрегулированы на государственно-правовой основе.
Теперь о наших внутренних проблемах, касающихся Прибалтийских республик и Молдавии. Замалчивая проблему протоколов, мы оставляем широкое поле для распространения националистских взглядов в Прибалтийских республиках, согласно которым якобы судьба Прибалтики была решена в августе 1939 года путем секретных соглашений. В действительности же дело обстояло иначе: если какую роль и сыграли советско-германские соглашения, то она состоит в том, что Прибалтика была ограждена тогда от вмешательство германского фашизма, угроза немецкого порабощения прибалтийских государств — Литвы, Латвии и Эстонии — была отодвинута.
Судьба народов этих стран решилась нее 1939 году, а в 7 940 году, когда на основе собственного волеизъявления они вошли в состав Советского Союза. Содержание протоколов известно населению Прибалтики через каналы западных радиостанций, так что изменение нашей позиции в отношении их не будет представлять какой-то драматический шаг и вряд ли окажет большое влияние, хотя, конечно, необходимо его тщательное пропагандистское и идеологическое обеспечение.
Подумайте только, какой убойный аргумент! Давайте признаем «секретные протоколы» потому что радиоголоса уже о них раструбили. Представьте себе, что главный редактор издательства «Главполитиздат» скажет: «А давайте издадим „Архипелаг ГУЛАГ“ Солженицына, потому что его всё равно читают по „Голосу Америки“, а диссиденты перепечатывают по ночам на пишущих машинках. Другой вариант: нынешний президент всея РФ предложит покаяться за москальский геноцид украинского народа, лишь на том основании что на Украине поставили памятник семи миллионам жертв „голодомаора“.
Как лучше подойти к решению этого вопроса? Конечно, для публикации протоколов по имеющимся копиям нет достаточных оснований,[101] но можно было бы в качестве первого шага снять запрет на обсуждение этих вопросов в научной литературе. Ученые могли бы высказать свои мнения, точки зрения на сей счет и затем, в зависимости от реакции в стране и за рубежом, можно было бы предпринять и дальнейшие шаги. Например, заявить, что, не располагая оригиналами протоколов, мы не можем признать их юридически, но считаем возможным и необходимым рассматривать вопрос по существу с учетом совокупности всех фактов, относящихся к этому делу».
Конечно, это было компромиссное предложение, а его аргументация несла на себе печать своего времени, но важно было сдвинуть глыбу с мертвой точки. Выступивший все-таки после меня Ильичев, сославшись на косвенные свидетельства, утверждал, что подлинник был, его держал в руках Павлов, работник МИД периода войны. Есть его свидетельство на сей счёт.
То, что всплыла фамилия Павлова — очень важно. Он был жив в тот момент, и сторонники признания «секретных протоколов» должны были приложить все усилия к тому, чтобы найти его и получить подтверждение факту тайной сделки Молотова — Риббентропа. Ещё более интересно, что он якобы оставил на сей счет какое-то свидетельство. Но ни тогда, ни потом, когда некоторые участники майского заседания Политбюро работали в комиссии Яковлева, это сделано не было. Почему радетели за «историческую правду» старательно обходили стороной единственного живого свидетеля московских переговоров? Говорить о том, что они, дескать, не знали о Павлове, теперь уже нельзя.
Громыко заявил, что непризнание протоколов становится все более неприемлемым. В то же время сослался на разговор с Молотовым и Хрущёвым: Молотов не отрицал ничего, не отрицал наличия документов и Хрущев. С точки зрения наших перспективных интересов надо открыть правду. Не исключено, что на Западе располагают оригиналом, но придерживают его. Меньше риска, если скажем правду.
Бывший министр иностранных дел СССР Андрей Громыко, как стали утверждать фальсификаторы после его смерти, знал о «секретных протоколах» еще с 50-х годов, и один из немногих якобы имел копию с оригиналов. В 1992 г. вместе с «оригиналами» «секретных протоколов» якобы была найдена «Справка о советско-германских секретных соглашениях, заключенных в период 1939–1941 годов» (см. «Новая и новейшая история» № 1, 1993 г.), доказывающая, что Горбачев знакомился с «секретными протоколами» Молотова — Риббентропа. Справка, подписанная Заведующим VI сектором Общего отдела ЦК КПСС Л. Мошковым, разумеется, фальшивая. Там есть такие слова: «Копии секретных советско- германских соглашений, подписанных в 1939–1941 гг., посылались в МИД дважды: 1–8 июля 1975 года — на имя зам. министра И. Н. Земскова для ознакомления А. А. Громыко (копии были возвращены и уничтожены 4 марта 1977 года); — 21 ноября 1979 года — в адрес И.Н. Земскова „лично“ (копии возвращены и уничтожены 1 февраля 1980 года). Никому другому эти документы для ознакомления не посылались…».
Но здесь мы видим, что Громыко, стараясь убедить коллег по Политбюро в их существовании, почему-то об этом умалчивает, а ссылается на какие-то косвенные, малоубедительные и непроверяемые данные. Что мешало ему заявить, что он видел эти протоколы лично? Бояться ему, председателю Верховного Совета СССР, уж точно было нечего.
Молотов умер ровно за полгода до этого заседания Политбюро и тут же начались разговоры, что он, дескать, не отрицал наличия «секретных протоколов». «Историки», пишущие о «секретных протоколах», старательно не замечают столь ценных свидетельств Медведева и не пытаются дать им объяснения.
Иное мнение высказал Чебриков: публиковать копии нельзя даже с формальной точки зрения. Это было бы нарушением общепринятой юридической практики. Что касается существа дела, то признание и публикация протоколов дадут больше минусов, чем плюсов. В Польше это активизирует антисоветские настроения. Возрастут претензии по пересмотру границ, осложнятся отношения с Румынией. Усилятся требования об отделении Прибалтики. Одним словом, публикация по меньшей мере преждевременна.
При таком разбросе мнений девять десятых в решении этого вопроса зависело от Горбачева. Но он подтвердил свою прежнюю точку зрения: по копиям, как бы достоверно они ни выглядели, юридическое признание документа неправомерно. Надо продолжать поиски документальных подтверждений, тем более что опубликованные копии порождают ряд сомнений. Как Молотов мог подписать документ латинскими буквами? И вообще слишком велика ответственность, которую мы возьмем на себя, совершив
