И произнёс укоризненно: — Ваше есть ваше…— Факелы света мелькали, и шум нарастал. Молвил Сын Божий: — Всё кончено. Час Мой настал. Ученики от тяжёлого сна пробудились, Но в окруженье орущей толпы очутились. Это рабов Каиафы предатель привёл. — Зрите мой знак! — им сказал и к Христу подошёл. Обнял Христа он не глядя, и левой рукою Обнял его Иисус и спросил: — Что с тобою? — Подал Иуда свой знак — в золотые уста Поцеловал первозванный предатель Христа. И задрожали рабы Каиафы от страха, Словно рассыпалось в воздухе облако праха. Только один из рабов оказался не трус: — Ты Иисус? — Это Я! — отвечал Иисус. Пётр обнажил верный меч и, собой не владея, Жёлтое ухо отсек у раба-иудея. Млад Иоанн в то же время свой меч обнажил, И задрожал всяк, кто жизнью своей дорожил. Раб завопил, но не только ему было больно — Сын Человеческий молвил: — Оставьте, довольно. — Ухо приставил к рабу, и оно приросло. Тут подступили рабы, ибо время пришло, И на Христа наложили тяжёлые руки И повели на позор и грядущие муки. Ученики разбежались один за другим, Пётр устремился под пологом ночи за Ним. К первосвященнику тёмный Иуда явился. — Злато и злато! — сказал и в лице изменился. Тридцать серебряных брошено было ему. Первосвященник, как видно, знал цену всему. Бледный Иуда едва не лишился рассудка: — Тридцать серебряных? Что за дешёвая шутка! — Первосвященник сурово и мрачно сказал: — Я не шутник! — и глазами на дверь показал. Вышел Иуда за дверь и с Христом повстречался, И в ту же ночь удавился — и долго качался Сук кривоватый в глухом Гефсиманском саду. Сын Человеческий тотчас был предан суду. Долго старейшины ложных свидетельств искали, Чтобы предать Его смерти, и духом взалкали. Первосвященник промолвил, срываясь на лай: — Богом живым заклинаю тебя, отвечай: Ты ли Сын Божий?.. — Открыт во все стороны света Этот вопрос и чреват преставлением Света. Сам по себе отвечает великий вопрос. — Скоро увидите… — так Иисус произнёс, — Сын Человеческий сядет в Божественной славе Справа грядущего!.. — Он говорить так не вправе! Он богохульствует! — первосвященник сказал И перед Богом одежды свои растерзал. И возгласили седые старейшины дружно: — Он богохульствует! Паче свидетельств не нужно! — Так возгласили и смолкли в духовной тщете. Раб подскочил и ударил Христа по щеке. Пётр одиноко бродил у святейшего дома. Сердце его горевая ломила истома. Вышли служанки с пустым разговором во двор, Но оборвали служанки пустой разговор. Первая тотчас поймала Петра цепким взглядом: — Ты человек Иисуса! Так будь же с Ним рядом! — Глупая женщина! Что ты такое несёшь! — Голос Петра выдавала заметная дрожь. Проговорила другая служанка сурово: — Ты человек Иисуса! — Не знаю такого! — Пётр побежал за ворота, где возле костра Стражники грелись, и крайний окликнул Петра: — Что ты здесь делаешь? — Я человек издалече. — Ты человек Иисуса. Я слышу по речи. — Я ничего не сказал! — бедный Пётр прохрипел. И в это время петух на востоке пропел. Пётр зарыдал, ибо трижды отрекся от Бога, И поперхнулся слезами, как пылью дорога. Кинулся прочь и седел на бегу, как ковыль. Долго за ним оседала взметённая пыль. В башне Антония паче забвенья и славы Трое разбойников ждали суда и расправы. Долгою ночью томился в темнице глухой Рыжий Варавва — смутьян и народный герой. Слабая вера чадила во тьме головешкой. Нового узника встретил Варавва с усмешкой, Словно крушил его сердце змеиный искус: — Вот где мы встретились! Это судьба, Иисус! — Кайся и помни! — ответил Спаситель Вараввы… Солнце вставало над башней забвенья и славы. Дом прокуратора — призрак меж злом и добром. На Иисуса он глянул державным орлом. Молвил Пилат, возвышая свой голос судейский, И загремел его жребий: — Ты Царь Иудейский? — Молвил Христос: — Ты сказал, и сказал не своё. Но не от мира сего ныне Царство Моё.—
