Начальник почты, мужчина в почтенном возрасте, толстый и уже довольно пропитый, прибегает с красным как рак лицом. Он видит служащих, лежащих на полу, и внезапно его агрессивность исчезла. Медленно его подчиненные снова поднимаются. Начальник откашливается, потом говорит о грубом оскорблении должностных лиц, о протоколе и о моем неслыханном поведении.

Я даю мужчине выговориться и за это время пишу открытку для крестьянки. Все больше и больше женщин и мужчин окружают меня. Все хотят, чтобы я написал открытку, и они просят меня умоляюще и предлагают мне свое последнее.

Вдали, подобно внезапным раскатам грома, звучит голос полицейского капитана. Как сильный морж разрезает волну, так я вижу, как пробивается ко мне Иван Иванович сквозь плотную толпу. В его фарватере следуют бледные, взволнованные Фаиме и два солдата.

Все сразу умолкают и боязливо расходятся.

- Что случилось? Где мертвые? – шумит Иван над нашими головами.

Возбужденный начальник почты, запинаясь, произносит непонятные слова.

- Эй, говори же нормально, что за чепуху ты там несешь, да еще и заикаясь? У тебя кто-то украл наших русских вшей? Говори, все же, как положено, ты говоришь, как сумасшедший! Я тебя не понимаю, совсем не понимаю, а ты хоть понимаешь его, доктор? И такие люди – это начальники почты у меня!

Я объясняю ему в коротких словах инцидент, так как начальник так и не может произнести хоть одно связное предложение.

- Ладно, – Иван Иванович прерывает меня, – хорошо, Крёгер, все понятно. Но где все же мертвецы?

- Да нет тут никаких мертвецов, у них только небольшое кровотечение из носа.

- Андрей! Подойди сюда, парень! Что ты рассказываешь мне о мертвых служащих, которых якобы убил Крёгер? Где эти типы? Это все, что ли, вот те немного окосевшие рожи? На фронт бы вас, ребята! На колючую проволоку! Сюда! Встать смирно! Хотите туда, а? Я еще покажу вам, что вы отца от матери не отличите, сучьи дети! Андрей! Ты скотина! Ты даже не знаешь, о чем докладываешь? Это неслыханно, солдат, который лжет, мошенничает, неправильно докладывает! Такой старый, верный солдат, стыдись, мой дорогой! Или ты забыл, что мы все должны служить нашему Царю-батюшке верой и правдой?

- Слушаюсь, ваше высокоблагородие! Бедный солдат скорее мертв, чем жив. Он с последним отчаянием овладевает своим телом, его выражение лица застыло, как положено по уставу.

- Начальник почты, ты что, Божий человек, не знаешь, что служащие не могут требовать особой оплаты за свою службу? Пятьдесят копеек за одну единственную почтовую открытку! Если ты напишешь только десять таких почтовых открыток в один день, то ты заработал за день пять рублей! Успокойся, подумай, но не обожгись! Это коррупция! Или ты, например, уже забыл свою должностную присягу? Может, тебе больше не нравится у нас в Никитино, а? Может, ты хочешь, чтобы тебя перевели, может, мне сообщить о тебе в Омске, как уже было с Игнатьевым?

Управляющий на глазах становится все меньше. Теперь единственное слово возражения равнялось бы для него самоубийству.

- Радуйся и благодари, что кто-то вообще знает тут немецкий язык, чтобы писать нашим смелым землякам в плену. Этих женщин и мужчин, родственники которых на фронте или в плену, теперь обслуживать в первую очередь! Понятно? Если бы не было крестьян, мы все умерли бы с голоду, это ты должен точно запомнить и соответственно действовать, понятно? Теперь ты устроишь тут бюро, так, чтобы в нем можно было писать письма всем военнопленным за границу. Ты понял? Повтори, что я сказал! Полностью растерянный начальник почты повторяет, заикаясь.

- Ну, вот так! Но в следующий раз больше не заикайся!

Полицейский капитан хлопает его по плечу, взгляд, который он бросает мне, это взгляд гордого испанца.

- Я привел твою Фаиме, – обращается он ко мне шепотом, – она должна была успокоить тебя, так как Андрей рассказал мне, что ты убил трех служащих, хотел уже броситься на начальника почты, почтамт был якобы в самой большой опасности, ты мог бы расколотить тут все вокруг. Я ж тебя знаю... Впрочем, Исламкуловы только что получили новый товар... Тогда до сегодняшнего вечера, не так ли?... Хочу только кое-что попробовать. Итак, – говорит он тогда громким голосом, – чтобы ничего подобного больше не повторялось, поняли? Все поняли?

- Конечно! – так же громко говорю я.

Иван Иванович прокладывает снова путь через толпу и исчезает.

В базарные дни крестьяне и охотники на пушного зверя часто предлагали мне купить разные шкурки. Готовую, дубленую шкурку белки можно было купить уже за 30 копеек. Спрос был исключительно невелик, зато запасы, напротив, очень большие. Охота на пушных зверей была единственным, пусть даже весьма скудным источником дохода для многих. Я говорил об этом с Фаиме, так как она очень хорошо ориентировалась в шкурках, потому что ее братья тоже торговали ими.

Но как я, пленный, мог бы заниматься коммерцией? Это было невозможно. Я хотел и должен был найти выход. Собственно, мне это нужно было не столько ради денег, сколько ради деятельности, которая должна была дать мне разнообразие.

Я обратился к полицейскому капитану.

- Иван, ты можешь оказать мне большую услугу?

- Проси что хочешь, мой дорогой.

- Я хотел бы уехать на несколько дней.

- Куда? Я поеду с тобой и оплачу тоже за себя. Но мы поедем без жен, как...?

- Я хотел бы поехать по деревням, чтобы скупать там шкурки. Я хочу работать.

 – По деревням, шкурки скупать? Но это чистый вздор, это не может быть всерьез. Только подумай о трудностях, которые связаны с этим, они прямо-таки страшны. И к чему все это, разве тебе не хватает денег? Зачем тебе вообще работать? Ты мечтатель.

- Ты думаешь, наверное, что я убегу от тебя, нет?

- Честно говоря, не обижайся за это на меня, я никогда еще не был абсолютно уверен в тебе. Ты – отличный брат. Я должен отказать тебе, я, к сожалению, не могу этого позволить. Тебе же известны распоряжения из Петербурга. Против них я абсолютно бессилен. Будь тут моя воля, я, со своей стороны, сразу разрешил бы тебе уехать в Петербург.

- Но я обещаю тебе, дорогой Иван.

- Ты знаешь, что ничего не выйдет. Я здесь отвечаю за все, и как раз за это, это будет стоить мне головы. Почему ты хочешь навлечь на меня беду? Посмотри на других, они все радуются, если им не нужно работать.

- Но, Иван, мне нужно работать, иначе мне в голову лезут всякие печальные мысли!

- Ты возьмешь с собой Фаиме? Только честно!

- Фаиме для меня тут самое главное. Она прекрасно разбирается в мехах, а я, напротив, ничего о них не знаю.

- Тогда твое предложение абсолютно неприемлемо.

- Иван, и это твоя дружба? Я обещаю тебе, что точно вернусь. Ты мне не веришь?

- Нет, тут я тебе не верю, потому что если ты хочешь удрать, ты наплюешь и на нашу дружбу. Я тебя знаю!

Беседа была закончена. Я должен был придумать новый план действий и атаковать упрямца с другой стороны.

В принципе, Иван был прав. Все же, все мое бытие и мышление состояло только в Фаиме и в побеге. Все остальное было ложным.

Я доверял только Фаиме, только она знала это. Это знание у нее скрывалось в самой скрытой палате всех тайн. Как часто летал ко мне взгляд, когда кто-то из моих гостей во время беседы ронял слова, которые казались нам важными. Едва заметное вспыхивание глаз, опускание век, и я знал, что имела в виду Фаиме. Как кошка обходила она в базарные дни своих земляков, беседовала с ними по-татарски о на первый взгляд неважных вещах, пока не узнавала того, что как раз хотела узнать. Тунгусы, буряты, чукчи, вогулы, лапландцы, у которых на крайнем севере были оленьи стада, прибывали в базарные дни в Никитино, и чем севернее они жили, тем больше они интересовали девушку. Ее ищущие, пристальные глаза воспринимали