которые скрыто живут здесь в девственных лесах. Пожалуй, тайгу и все ее тайны никогда не смогут изучить полностью, потому что она слишком велика!

Дважды заходило солнце. Мы были снаряжены для предстоящей экспедиции.

Четыре охотника, в том числе Василь, Иван Иванович и я, выступили в поход. Мы выглядим действительно необычно. На лице очки, на них и на всю голову натянута маска из тонкой кожи из козьих шкур, на теле рубашку из такой же кожи, на руках тонкие перчатки, которые зашнуровываются поверх запястий. Наше продовольствие состоит преимущественно из черного ржаного хлеба, чая, сала, соли, перца; очень много патронов, винтовки и охотничьи ножи. Каждый несет на спине пару короткой лесной обуви – лыж-снегоступов.

Едва мы вошли в лес, как на нас со всех сторон напали комары. Наши кожаные маски защищают нас от их укусов. Через стекла очков я могу видеть, как тысячи, целые тысячи, мириады маленьких и больших комаров бросаются на нас, пытаются пролезть в каждое самое маленькое отверстие, слышно, как они гудят и жужжат всеми оттенками звуков. Если рукой в перчатке провести по кожаной рубашке, то похоже, как будто провел по кровоточащей ране, так много комаров можно раздавить одним движением.

Мы идем час за часом. Невыносимая жара, маски на лице, регулярный, проворный шаг, которым лесные жители неутомимо преодолевают все лесные преграды, пот потоками течет из пор. Не только лицо совершенно мокрое, все тело уже давно вспотело так, как будто меня вытащили из воды.

Маленькая лесная просека – это наше спасение. Траппер, наш проводник Василь, быстрыми пальцами сдирает кожаную маску с лица, и я вижу его мокрое лицо, его почти безумный взгляд. Он падает там, где стоял, и жадно вдыхает воздух. Мгновенно я сделал то же самое; воздух, несмотря на жару, кажется мне холодным. Костер разожжен, в него кладется мох, так как при горении из него получится дым, который должен защитить нас от ужасных комаров.

- В жизни я никогда еще так не потел, Федя! – шепчет Иван Иванович. – Когда мне с Засуличем пришлось во время Японской войны переплывать реку Ялу, где как раз шел ледоход, на спине лошади, и японцы обрушили на нас град пуль, так там тем из нас, кому удалось выжить, узнали, что можно вспотеть в ледяной воде! Когда я в следующий раз буду мыться в бане, я, наверное, замерзну, как ты думаешь?!

Мы все лежим на земле, и хотя дым клубами проносится мимо нас, мы жадно вдыхаем воздух; мы даже почти забыли о еде. Пока четыре глухаря и три тетерева, которых мы быстро застрелили, постепенно спокойно жарятся на костре, мы купаемся и очень долго лежим в воде. Становится действительно прохладно, так как мощные реки в Сибири несут и в разгар лета довольно холодную воду, и потому мы торопимся одеться, поесть, отдохнуть и приступить к дальнейшему маршу.

После долгих часов мы добрались до болота.

Далеко вплоть до бесконечного горизонта тянется низкое, почти безлесное болото. Только поодиночке видны угловатые, кривые, синеватые силуэты болотных сосен. Над маленькой трясиной и едва ли видными, покрытыми желтоватым мхом «окнами», у которых поджидает беспечного пешехода зыбкая, засасывающая, мучительная, медленная смерть, порхают и танцуют большими и маленьких роями поденки, а с наступлением темноты порхают мотыльки и ночные бабочки. С жужжанием и ворчанием уютно кружат огромные жуки, похожие на шумные двухэтажные автобусы из большого города с громкими сигналами. Они – бесспорные хозяева ситуации, их бас заглушает звуки всех других насекомых.

Полночь приближается, мучения постепенно уменьшаются, мы вшестером снова можем есть, пить, курить и немного отдохнуть.

На четвертый день нашего путешествия, мы как раз уже приблизились к концу внушающего страх болота, начинается ветер. Мы стягиваем даже наши кожаные рубашки и веселимся от радости, что снова можем дышать свободно, как сердцу угодно. У нас превосходная еда, тем более, мы все очень голодны. Осторожно мы обходим наш лагерь, так как каждый шаг вне «проверенного» жердью места может оказаться для нас опасным.

- Смотрите, барин, – обращается ко мне наш Василь, – если не поберечься... И мужчина становится на покрытое желтоватым мхом «окно».

Через полчаса мужчина по колени увяз в болоте; мы пристегиваем наши снегоступы, и объединенными силами вытаскиваем его после этого «эксперимента».

- Но если останешься один... медленная смерть... Думаю, я мог бы сойти с ума, барин, так медленно... все глубже и глубже, и не за что ухватиться... Зачем только Бог создал все эти опасности для нас, людей?

- Чтобы человек не воображал себе, что он мог бы справиться со всем и сопротивляться всем опасностям, – говорит Иван Иванович.

Летние сумерки опускаются над болотистым мхом, и особенная тишина царит над этим кусочком вечности.

Снегоступы пристегнуты, продовольствие упаковано, утром путешествие продолжается. Внезапно движение по мягкому, постоянно проваливающемуся болоту, в которое, несмотря на широкие доски, погружаешься по голень, заканчивается; мы снова чувствуем твердую землю под ногами.

Мы дошли до другой стороны болота.

Здесь тоже лес, молчаливый и мрачный, заросший низкими кустами, кустарником всякого рода. Множество синиц мелькают от ветки к ветке, снегири, дрозды присоединяются к ним, где-то беспрерывно стучит по дереву черный дятел. Дикие голуби воркуют, северная сойка однообразно свистит, ореховка ревет и ворчит насмешливо, как будто смеется.

Несколько часов мы прорубаем себе дорогу охотничьими ножами, потом лес внезапно прекращается, и перед нами лежит поросшая плотной травой и маленькими кривыми кустами полоса, который почти прямо тянется через лес. Мы оставляем несколько отчетливо видимых опознавательных знаков для пробитой нами просеки и затем идем вдоль этой странной дороги.

При первых шагах я замечаю необычную твердость земли, и когда я снимаю разросшуюся траву, я обнаруживаю под ней... ровную, каменную мостовую из хорошо обработанных квадратных камней, похожую на те, что известны у нас в Центральной Европе.

Короткий отдых, и мы движемся дальше вдоль этой мощеной улицы в девственном лесу. Я чувствую, как мое сердце стучит быстрее от жгучего нетерпения. Один поворот за другим, и через несколько часов видим, что над лесом возвышается башня высотой примерно в двадцать метров.

Я вижу, как в руке Ивана Ивановича внезапно появляется заряженный «наган», как охотники держат наизготовку свои давно заряженные дульнозарядные ружья. Также и моя рука сжимает многозарядный «винчестер».

Мы замедляем наши шаги, срываем кожаные маски с головы, обмазываем быстро лицо и руки черно- коричневой березовой смолой, чтобы защититься таким образом от комариной напасти. Теперь мы должны не только хорошо видеть, но и хорошо слышать.

Что предстоит нам? Что мы увидим?

Полные надежды мы приближаемся к высокой башне.

Она соединена из массивных каменных блоков и полностью покрыта мхом. На нескольких местах ее стен даже растут маленькие, молодые березы. От башни в обе стороны отходит толстая, высокая стена. Она частично разрушилась, почти повсюду поросла мхом, травой и зеленеющими кустами и деревцами. В середине стены, прямо в башне, находятся деревянные ворота. Дерево сгнило, растрескалось, тяжелые металлические стержни и шарниры торчат как длинные указательные пальцы и отчетливо доказывают, что ворота когда-то были заперты и разрушились в запертом состоянии.

Тишина... боязливая тишина...

Перед воротами лежат большие и маленькие каменные блоки; вероятно, когда-то с их помощью ломали ворота? Мы взглянули на башню, потом через ворота... Мертвый город лежит перед нами...

Массивные дома из квадратных каменных блоков, в большинстве случаев двухэтажные, с узкими, длинными окнами, которые напоминают больше амбразуры, стоят правильными рядами с обеих сторон покрытой травой улицы. Крыши обрушились или частично еще сохранились.

Мы неуверенно стоим некоторое время, неуверенно проходим сквозь ворота, по широкой главной улице. Точно под прямым углом ее пересекают справа и слева другие улицы. Вдоль них стоят только развалившиеся дома и хижины. Тут всего где-то от трехсот до четырехсот домов, все они окружены далеко простирающейся, толстой и высокой стеной, которая иногда прерывается несколькими башнями, все из