научиться. Но здесь, однако, тайга настолько густая, что сложно найти свои опознавательные знаки; мы должны ждать, пока не наступит ночь, тогда мы больше не сможем заблудиться.

Мы делаем огонь и ждем ночи, чтобы Василь мог ориентироваться по звездам.

... Сисисисисиси... сисисисиси... сисисисисиси...

Мы смотрим высоко, за лесом исчезают утки и дикие гуси.

Белая ночь, которая не знает перехода ко дню, проходит. По птицам, которые летали над нами, мы понимаем это.

- Поблизости должна быть вода. Здесь, посреди леса, должно лежать озеро. Либо утки летят к воде, либо летят оттуда. Странно..., – говорит Василь и осторожно качает головой.

Вдали звучат звуки, к которым мы внимательно прислушиваемся.

Серые гуси с громким криком пролетают мимо нас, несколько чернозобых гагар следуют за ними, за ними летят целые тучи разных уток. Воздух наполнен их криком, хлопаньем крыльев и гоготанием.

И снова птицы исчезли за лесом.

- Непременно поблизости должна находиться большая вода, иначе не может быть. Мир должен погибнуть, если водоплавающие птицы должны носиться в лесу, – Василь продолжает свои рассуждения.

Мы выступаем в путь. Час за часом наша группа идет по лесу. Василь постоянно высматривает в разные стороны, до тех пор, пока радостное восклицание, наконец, не заставляет нас взглянуть вверх.

- Здесь! Знак! Это я сделал!

На кривом европейском кедре я вижу след от удара топора; он свеж и отчетливо заметен.

Проходит еще один час. Мы продвигаемся осторожно, избегая любого шума. Мы стараемся пристально разглядеть каждый куст, каждое деревце, каждое густо заросшее место. И по низким верхушкам деревьев тоже скользят наши взгляды.

Идущий впереди остановился как вкопанный, мы как по команде остановились за ним. Мы напряженно прислушиваемся, но я ничего не слышу.

- Стучат. По звуку похоже на облавную охоту.

- Это не облавная охота, – возражает другой охотник, – звук не приближается, но и не удаляется. Они стучат на одном месте.

Шепотом обмениваются мнения. Иван Иванович и я молчим, потому что наши неопытные уши не слышат стука. Осторожно озираясь, мы продвигаемся дальше. У нас мягкие ботинки, и только если время от времени мы наступаем на сухую ветку, раздается четкий треск. Мы подкрадываемся все дальше и дальше, пока снова не останавливаемся и внимательно слушаем.

Теперь я тоже слышу странный стук. Много людей в определенном такте стучат по дереву.

Движемся дальше. Через густой кустарник едва можно пробраться, но мы не можем использовать наши ножи, потому что звук рубки веток может выманить к нам людей издалека, и так как мы не знаем, сколько их там и что они замышляют, может быть, против нас, нам с большим трудом приходится пробираться сквозь густые заросли.

Теперь мы слышим монотонное пение, которое неоднократно прерывается стуком по дереву. Внезапно оно прекращается.

Вал высотой свыше четырех метров лежит перед нами. Как индейцы мы заползаем него на животе, пока не можем с его высоты посмотреть вниз.

Ров шириной несколько метров тянется за валом вдоль него. Вал проходит неровно, но всегда на одинаковой высоте, вокруг широких полей, на которых созревает урожай. Вдали лежит большая деревня.

Наш Василь уже хочет соскользнуть вниз на другую сторону, но я удерживаю его. Мы снова скользим с вала назад, прячемся в кустах, собираемся тесной кучкой и совещаемся.

- Мы не знаем, что это за люди и сколько их там. Если мы внезапно появимся среди них, то они могут напасть на нас. Мы должны найти вход в это поселения, и только оттуда мы должны попасть к ним.

Мы продвигаемся параллельно валу, осторожно оглядываясь. День близится к вечеру, но мы все еще не достигли нашей цели. Мы устраиваем привал на ночь, не разводя огонь, и самым ранним утром продолжим движение к нашей цели.

Наступает полдень. Солнце склоняется к лесу, а мы все еще не добрались до входа. Снова мы остаемся ночевать в лесу и с рассветом пускаемся в путь.

Заяц пробегает мимо, и Василь бросает в него нож. Он впивается зверю в затылок, но заяц бежит дальше. Охотник спешит за ним, исчезает в криво извивающейся едва видимой просеке и возвращается к нам с добычей. Боязливо он шепчет:

- Там... вход, ворота и мост... Это дикари... длинные волосы, желтые лица... Азиаты...

- Я стреляю хуже вас всех, – говорю я. – Я пойду вперед, а вы будете следить за людьми, чтобы они не застали меня врасплох. Ваши пули всегда попадают в цель, а если их перевес слишком велик, нам придется убежать.

Все соглашаются. Наше оружие проверяется еще раз. С «винчестером» в руке, с двух сторон заряженные «наганы», я иду впереди, другие следуют за мной на удалении нескольких шагов.

Несколько поворотов, и передо мной лежит тесная просека, в конце которой я вижу мощные, низкие ворота. Они заперты.

Все ближе и ближе я подхожу к воротам. Ничто вокруг не шевелится. Тесная просека пуста, кустарник молчит, только маленькие, веселые синицы и здесь прыгают с ветки на ветку. Земля мягкая, я ступаю на глубокий мох.

- ... Ээээээй! – кричу я.

Как мячи четыре фигуры перепрыгивают земляную стену и внезапно стоят передо мной.

- Гунны..., – слышу я свой собственный голос.

Среднего роста, черные, полудлинные сплетённые в косы волосы, желтые лица, монгольские глаза, полотняные куртки и штаны, обмотки на ногах и легкие кожаные сандалии. В руках они держат копья, луки и колчаны со стрелами.

Я высоко поднимаю руки, машу винтовкой и руками и медленно иду навстречу им. Люди застыли, наклонившись, в той же позе как они спрыгнули вниз.

Неужели действительно сейчас в тайге встретятся разные эпохи?

На немного шагов я приблизился к людям, потом и я остановился. Мы смотрим, с любопытством, выжидающе, оба в напряженном ожидании того, что теперь неизбежно наступит.

Внезапно, коротко по очереди, за мной дважды лает «наган». В тишине выстрелы раскатываются по лесу как два сильных удара грома. Я вижу, как две фигуры с шумом падают с земляного вала и остаются лежать на земле. Я не видел, что эти двое уже направили на меня свои луки. Двое стоящих передо мной падают на землю и лежат, как будто они тоже мертвы.

Я оглядываюсь назад. Это Иван Иванович: беззаботно, как тогда, когда каторжники в Никитино наступали на пулемет, он уже дозарядил свой револьвер новыми патронами вместо использованных. Он улыбается мне, как будто я ребенок, рискнувший ввязаться в отчаянную, но все же позволенную забаву, в продолжении которой лично он находил, однако, удовольствие.

Я касаюсь дикарей. Я слышу только визжание, как будто маленьких собак. Потом в ужасе они поднимают головы, но остаются лежать на коленях, бормочут слова, которые я не могу понять.

- Я хочу к вам в ваш город, – говорю я и указываю на ворота, высоко поднимаю снова руки и пытаюсь смеяться, несмотря на то, что только что произошло. Я снова и снова показываю на меня, затем на ворота, делаю те типичные жесты, которые используют, чтобы показать кому-то, что хотят есть.

Теперь они поднимаются, кладут свое оружие к моим ногам и делают похожие знаки, как я раньше. Я снова киваю, до тех пор, пока на лицах дикарей не появляется улыбка. Они обмениваются парой слов друг с другом. Один из них взбирается на вал с удивительной сноровкой, очень легко перепрыгивает зубчатые ворота и исчезает. Отставший остается неподвижным, но когда я пытаюсь прикоснуться к нему и подать ему руку, он в ужасе отступает. Между тем мои товарищи присоединились ко мне, наш Василь поднимает убитого зайца за уши и протягивает его дикарю. Он это, по-видимому, понимает, потому что его страх смягчается. Он берет зайца и кланяется нам. Иван Иванович дает ему патрон, который дикарь сразу пробует раскусить зубами, и когда это ему не удается, он принимается его жевать и сосать.