возвращавшегося в Александровское, и, конечно, не упустили такого случая: только завидев его, грянули подстрекаемые Гавлом:

И, проходя мимо Орбана, нарочно горланили:

Орбан с вызовом плюнул им под ноги, в ответ на что Гавел долго кричал ему вслед ругательства, пока Орбан не скрылся за поворотом.

Унтер-офицер Бауэр думал сразу после солдатской сходки зайти показать газеты офицерам. В субботу он еще колебался. Пока свежо было первое впечатление от газет, а главное, пока он ни с кем не поделился своей тайной, его решимость и неуверенность еще уравновешивали друг друга.

Всю субботу Бауэр был один. Прапорщик Шеметун, утомленный однообразием будней, с утра укатил к своей тетке, Посохиной, а Елена Павловна, после небольшой, унизительной ссоры с ним, заперлась в спальне и весь день просидела в пеньюаре.

Наконец в воскресенье утром Бауэр решился. Он даже больше думал об офицерах, чем о своих собратьях в коровнике. И все же после сходки он из-за какой-то внезапной робости зашел еще в канцелярию. Елена Павловна, в розовом пеньюаре, заглянула с любопытством в дверь, но Бауэр притворился, будто не видит ее. Он машинально перебирал бумаги на столе и лишь спустя некоторое время решительно зашагал в офицерский домик.

На ступеньках крыльца сидели безоружный русский солдат и повар из пленных в расстегнутой рубахе с засученными рукавами. В полном согласии, глубоко затягиваясь, они дымили цигарками. Оба приветствовали Бауэра, встав с места. В сенях, довольно мурлыча и рассыпая искры, закипал самовар.

Обер-лейтенант Грдличка встретил Бауэра с преувеличенным радушием, с каким встречают служащих из канцелярии начальства. Лейтенант Вурм окликнул его из соседней комнаты, дверь в которую стояла открытой. Бауэру предложили стул и стали ждать, что он скажет. А он не знал, как начать, — за столом сидел кадет Шестак. Молчание нарушил сам Грдличка.

— Ну, что новенького? — спросил он. Бауэр молча протянул ему газеты.

Доктор Мельч, однако, предупредил Грдличку: его смех раскатился по комнате.

— Ага, вот и наш листок!

Обер-лейтенант Кршиж тогда встал, отошел в свои угол и рассеянно принялся что-то искать. Постепенно ему удалось принять более сосредоточенный вид — он с нарочитым безразличием отвернулся от всех, без конца повторяя с раздражением и не получая ответа:

— Куда вы девали мои силки?

Из соседней комнаты прибежал Вурм, покинув свою невероятно грязную койку, на которой он валялся целыми днями; кадет Гох быстро отошел от стола к окну и, прислонясь к раме, воскликнул с гневом:

— Ну да, у них ведь патент на чешский патриотизм!

— Эй, Шестачок! — крикнул Вурм. — Что там? Война до победного конца?

Шестак нахмурился, краска бросилась ему в лицо и сейчас же сбежала с него.

— Глупости! Это преступление! Зря затягивать войну! К рождеству будем дома.

Вурм с озорством вскинул голову и поддразнил Шестака:

— А мы выдержим! До самой победы!

— Кто же стоит за всем этим? — враждебно осведомился Гох.

— Всегда тот, кто платит, — твердо ответил Грдличка и начал тасовать карты.

Никто не заметил, как Кршиж, прекратив поиски, двинулся к двери, но уже у самого порога он, не оглядываясь, окликнул Гоха:

— Франтишек, ты идешь?

Гох вдруг оживился и с облегчением поспешил за ним. Из сеней, а потом с улицы через окна донесся громкий голос Кршижа, который с демонстративной увлеченностью рассказывал о том, как ставят силки и ловушки для птиц.

Когда его голос утих, Шестак сказал:

— Газеты следовало бы немедленно вернуть. Это позор для чехов.

— А вы разве чех? — невинно осведомился Бауэр.

Шестак взял фуражку и без единого слова в негодовании вышел. Вурм за его спиной строил смешные, злорадные гримасы.

— Кто прислал газеты? — тихо спросил Мельч.

— Лейтенант Томан.

— О господи, хоть бы другой кто! Откуда же это он — из лазарета? Или из сумасшедшего дома?

Мельч старался подчеркнуть, что он вполне спокоен, и был сдержан и скуп на жесты.

— Впрочем, не он их печатает, — заметил Мельч. — Но если Томан умышленно послал эти газеты, — значит, он на них похож или они похожи на него. Нелепость! Сколько-нибудь серьезную политику можно проводить только на родине. Политические деятели, обладающие чувством ответственности, не сидят за границей на чужих хлебах. Было бы весьма печально, если б Россия нуждалась в помощи чехов, и было б нечестно с ее стороны подбивать легковерных людей на необдуманные поступки. Насколько мне известно, официально в России ни о чем подобном и не помышляют.

— Это верно, — охотно подтвердил Бауэр, сбитый с толку тоном Мельча, и собрался даже в доказательство этого показать ему газету.

— Тем не менее листок-то подстрекает именно к этому, — удержал его руку Мельч.

— Сами-то подстрекатели из воды сухими выйдут!

— Вот такие безмозглые радикалы — вернейшая опора австрийского правительства. Работают на прусского короля — создают предлог для преследования целой нации, для конфискации национальных богатств…

Тут Грдличка решительно фыркнул и сдал карты.

— Никто не примет всерьез листок, выходящий в России. Пан учитель, не угодно ли карту?

Мельч погрузился в изучение своих карт, расправив их веером, причем рассеянно цедил сквозь зубы:

— Да… А людям читать не давайте! Народ — что стадо овец… за всяким бараном побежит. Дома у них — семьи, имущество… Нельзя… ставить на карту национальное имущество. Национальное богатство — основа… национальной свободы…

Бауэр отказался играть, и Грдличка пригласил Шестака. Однако не отпустил он и Бауэра, когда тот собрался уходить. Для него велели принести чаю с белым хлебом.

Вурм скоро вошел в азарт; Бауэр молча заглядывал ему в карты, а сам думал, что, пожалуй, все-таки надо было уйти.

Так он против воли досидел до тех пор, пока не вернулся старый Кршиж. Гох уклонился от вторичной встречи с Бауэром — он прямо прошел в соседнюю комнату. Во всем поведении Кршижа читались демонстративное безучастие и враждебная бесцеремонность. Он разделся, словно был один в комнате, и