— Ребята! — начал он, понизив голос и озираясь, словно остерегался быть услышанным непосвященными. Лукаво улыбнулся. — Ребята! Я вот все думаю… мы-то тут все свои, так что можно говорить. Я, ребята, не могу понять, как может король — к примеру, скажем, немец или англичанин, — отречься от своей нации, от своей родины? — Он обвел глазами лица солдат, невольно ставших серьезными. — Верно ведь? Как это так — одним разом сделаться верховным вождем вчерашних чужих народов? Возьмем, к примеру, того же румынского короля… Нынче он — самый главный румын… Ну и слава богу! Но он бодро-весело воюет теперь против собственной родины, против своих. Погоди! — Гомолка мягким жестом остановил протест Завадила. — Для нас-то это хорошо, не кричи, я ведь тоже не говорю об этом громко — но среди нас поди поищи таких болванов! Я простой, честный парень, и образования у меня только начальная школа. И вот по моему обыкновенному человеческому разумению это, как ни говори — предательство! Это что же получается, — менять свою национальность, менять веру, как, черт возьми, вот эту вшивую рубаху!.. Детей своих при всем параде в румын переделать!.. Да я, простой мужик, ради своих пострелят с завода вылетел — но я бы им лучше головы поотрывал, чем отдать в такую переделку… Ну вот, и эдакий-то божьей милостью висит перед глазами у детишек в каждой начальной школе, рядом с господом богом. Вот чего я никак понять не могу. Ну, о религии я не говорю, это, как сказал Гавличек, всего лишь сделка [148]. С религией не родишься. И господь бог — он интернациональный. Но как это ни один немецкий патриот не плюнул в глаза румынскому королю — вот что мне очень удивительно. Да сделай такую подлость хоть вот Гавел — и я, простой парень, плюну ему в глаза и до самой смерти руки своей честной ему не подам. Правда, Гавел?

— «Изменнику народа — кинжал в предательскую грудь!»

Переплетчик Завадил, который во время этой речи задумчиво глядел на дубовую веточку, распустившуюся на дуплистом стволе, ответил Гомолке не сразу, но еще при всеобщем молчании:

— Видишь ли, Гомолка, немец тоже ведь может бороться за справедливое дело. Верно? Даже если он перешел на сторону славян. И это делает ему честь, если он за справедливость даже против своих, против собственного интереса. Смотри: Христос был еврей, а основал целую религию против евреев. Почему бы и среди немцев не найтись справедливым людям?

Молчавшие почувствовали внезапную благодарность к Завадилу. А Гавел встал и, подняв руку, воскликнул:

— Правда! Таков Либкнехт.

Вашик засмеялся. Гавел хотел было оборвать его, но в это время Когоут уже нашел в газете место, которое отыскивал, и решительно вмешался в разговор — так что все моментально забыли о назревавшем споре.

— Вот! — вскричал Когоут. — Слушайте!

— «Австрийский император, расположив 28-й полк на немыслимых позициях, подвел его под расстрел [149]. Русский государь даровал свободу несчастным славянам, спасшимся с этих позиций и нашедшим прибежище в его государстве. В мировой истории — случай небывалый, для России же — логическое звено в цепи исторической миссии освобождения угнетенных славянских народов. Внук Освободителя закрепил и за собой это самое гордое звание из всех, которое еще и через тысячу лет так же будет импонировать людям, как ныне… Иначе и не могло быть. Государь сделал это воистину по-царски — без единой оговорки, без каких-либо условий, воздав этим деянием дань памяти своего деда. Первая наша обязанность — ни в коем случае не допускать, чтобы милость государева пала на недостойных. Мы отлично знаем — и не было минуты, когда бы мы не сознавали этого, — что Россия не испытывает недостатка в людских резервах для ведения войны и что в этом смысле она отнюдь не ожидает помощи от нас. Но русская промышленность, работающая на армию, нуждается в наших опытных руках, и тут-то можем мы наиболее действенно способствовать всеобщей победе. Мы знаем, что в этом отчасти даже наш долг перед братским народом, и никогда нам не приходило в голову какой-либо псевдоидеальной мерой лишить Россию специалистов, в которых она так нуждается».

— Вот это тоже верно!

— Одним словом, пушечного мяса у них своего хватает, а вот дешевых рабов для господ капиталистов маловато, — подытожил Райныш и плюнул, повернувшись на бок.

Гавел только прикрыл глаза и молвил:

— Райныша… придется выставить.

Солдаты нашли в газете статью, которую и прочитали вслух второй раз, когда уже явился Бауэр и открыл собрание, — прочитали, чтоб польстить своему руководителю.

— Ясное дело, офицеры-то всюду устроятся, — бросил Райныш.

— Дело не в том, чтоб устроиться, а важно хотеть и уметь помогать бескорыстно!

— Да чего он вякает, когда ему слова не дали!

Снова все дружно ополчились на Райныша.

Даже Завадил, который до сих пор никогда не вмешивался в споры, поднял руку и встал:

— Прошу фактическую справку. Я только хочу спросить предыдущего оратора: сам-то он уже сделал что-нибудь бескорыстно для нашего народа?

И, покраснев от волнения, Завадил сел на место.

— Всякий может что-нибудь сделать, — примирительно сказал Бауэр. — Чтобы помогать, вовсе не надо быть интеллигентом.

— Слушайте! Вот тут прямо о Райныше написано!

Райныш резко поднялся; Бауэр сумел предотвратить назревавшую ссору:

— Тише, слушайте, вот сообщение поважнее…

И, повысив голос, прочитал:

Тут все разом забыли о споре; задние придвинулись поближе. Гавел мигом очутился впереди всех.

— Стой! Металлист — вот он я! Где это?

— Слушайте дальше!

Пленные внимательно прислушивались, ожидая, назовут ли их профессию. Не дождались; однако надежды их разгорелись.

Среди всеобщего волнения Завадил медленно встал и поднял руку.