корпусам, они были плотно привязаны длинными ремнями из кожи. Это первое судно было таким массивным сооружением, что рыбаки качали головами и говорили, что оно никогда не поплывёт, но оно поплыло. Двадцать человек столкнули его с берега в прибрежный ил, а прибывающий прилив легко поднял тройной корпус. Они назвали судно Молот, что означало исполин, и Льюэдд был уверен, что оно выдержит вес самых больших камней, и не затонет в суровом моря.

Камабан совершил путешествие в Рэтэррин в конце зимы и вернулся в Сэрмэннин как раз тогда, когда был закончен Молот. Он был восхищён огромным судном, бегло осмотрел другие подготовленные корпуса, и присел на корточки возле хижины Сабана, чтобы рассказать ему новости из родного края. Ленгар, сказал он, был могуществен, как никогда, однако Мелак из Друинны умер, и за власть боролись сын Мелака и воин, которого зовут Стакис. Стакис победил.

— Он не тот, кто нам нужен, — сказал Камабан. Он взял миску с кашей из рук Орэнны и кивнул в благодарность.

— А что не так со Стакисом? — спросил Сабан.

— Мы должны провести камни по воде через его земли, конечно, — объяснил Камабан, — а он не похож на нашего друга. Тем не менее, он согласился встретиться с нами.

— С нами?

— Всеми нами, — расплывчато пояснил Камабан, так взмахнув рукой, что это могло охватывать весь мир. — Собрание племён. Мы, Рэтэррин и Друинна. За месяц до Летнего Солнца. Проблема в том, — он сделал паузу, зачерпнув немного каши, — проблема, — он продолжал с полным ртом, — что Стакис не любит Ленгара. Я не виню его за это. Воины нашего брата постоянно в деле, и они совершают набеги на стада Друинны.

— Он не воюет с Каталло?

— Постоянно, но они скрываются за своими болотами, и их новый вождь хороший воин. Это один из сыновей Китала, Раллин.

— Двоюродный брат Дирэввин, — сказал Сабан, припоминая имя.

— Скорее, её щенок, — мстительно сказал Камабан. — Она теперь называет себя колдуньей и живёт в старой хижине Санны, откуда она завывает к Лаханне, а Раллин не помочится без её разрешения. Удивительно, не так ли, — он замолчал, ещё проглотив каши, — как Каталло нравится, когда властвует женщина? Сначала Санна, теперь Дирэввин! Тоже мне — колдунья! Она роется в поисках трав и делает грозные предсказания. Это не колдовство.

— У неё есть ребёнок от Ленгара? — спросил Сабан. Он неожиданно представил себе смуглое лицо, обрамлённое тёмными волосами, смех Дирэввин, а потом это же лицо рыдающее и кричащее. Он вздрогнул.

— Ребенок умёр, — беспечно сказал Камабан и презрительно ухмыльнулся. — Что это за колдунья, которая не может сохранить жизнь своему собственному ребёнку? — он отложил пустую миску. — Ленгар хочет, чтобы ты взял с собой Орэнну на собрание племён.

— Зачем?

— Потому что я рассказал ему, как она прекрасна, — сказал Камабан, — и это веская причина, чтобы оставить её здесь.

— Ленгар не тронет её, — сказал Сабан.

— Он может тронуть любую женщину, какую пожелает, — сказал Камабан, — и ни одна не осмелится отказать ему из-за страха перед его воинами. Наш брат, Сабан, тиран.

Керевал, Скатэл, Хэрэгг, Камабан и дюжина других старейшин и жрецов отправились на встречу племён. Понадобилось семь лодок, чтобы перевезти всех, а Сабан отплыл с Льюэддом в рыбачьей лодке, ведомой восемью гребцами. Погода была неспокойной, волны увеличивались, но Льюэдд не беспокоился.

— Дилан защитит нас, — пообещал он Сабану, который с дрожью встречал своё первое настоящее морское плавание.

Лодки вышли в путь ранним летним утром, на вёслах спускаясь вниз по реке до самого моря, где остановились в ожидании под прикрытием выступающего в море мыса.

— Приливы, — сказал Льюэдд, поясняя задержку.

— А что с ними?

— Приливы не просто поднимаются и опускаются, а похожи на ветра в воде. Они приливают на берег и уходят от него, но в отличие от ветров придерживаются определённого ритма. Мы пойдём на восток по водному ветру, а когда он повернёт нам навстречу, будем ждать, когда он снова будет помогать нам.

Льюэдд принёс в жертву поросёнка в храме Мэлкина, затем обрызгал его кровью нос лодки, и выбросил тушу за борт. Команды остальных шести лодок сделали то же самое.

Когда прилив повернул, Сабан не почувствовал этого, но Льюэдд обрадовался, и его восемь гребцов издали крик и направили лодку в море. Они вышли далеко в море и повернули на восток, теперь ветер дул им в спину и Льюэдд приказал поднять парус. Парус был сделан из двух бычьих шкур, прикреплённых к короткой перекладине, подвешенной на прочной мачте, и когда ветер подхватил кожаный парус, Сабану показалось, что лодка полетела, но волны всё-таки были быстрее. Большие волны набегали сзади, и Сабан опасался, что лодку захлестнёт, но потом корма приподнялась и гребцы удвоили свои усилия, в какой-то леденящий душу момент волна несла лодку вперёд на бурлящем гребне волны. А когда тот проходил под судном, нос лодки опускался вниз, а парус щёлкал как хлыст. Другие команды не отставали от них, работая вёслами так, что брызги сверкали на солнце. Они пели, состязаясь друг с другом, и в пении и в скорости, хотя иногда пение прерывалось, когда они вычёрпывали морскими раковинами воду из своих лодок.

Поздним утром семь лодок направились к берегу. Прилив повернул, пояснил Льюэдд, и хотя можно было идти на вёслах и под парусом против течения, их движение будет очень медленным, а усилия огромными, поэтому лодки укрылись в маленькой бухте. Они не сходили на берег, а встали на якорь — крупный камень с отверстием, через которое была пропущена длинная верёвка из скрученных полосок кожи. Семь лодок отдыхали целый день. Большинство из команды спали, но Сабан бодрствовал и видел людей с копьями и луками, появившихся на скалах вокруг небольшой бухты. Они смотрели вниз на лодки, но не предприняли никаких попыток вмешаться.

Команды проснулись к вечеру, поели сушёной рыбы, запивая её водой, затем камни были вытянуты с морского дна, паруса подняты, а вёсла вновь погрузились в воду. Солнце сияло красным, и было затянуто слоистыми облаками, и всё бурлящее море искрилось кровавыми пятнами до тех пор, пока последние краски не погасли, и сумерки не превратились в темноту, и наступила ночь. Луны сначала не было, земля была тёмной, но казалось, что на небе никогда не было столько звёзд. Льюэдд рассказал Сабану, как он ориентируется по звезде из созвездия, которое Чужаки называют Лунный Телёнок, а люди Рэтэррина — Олень. Звезда двигалась по небу, но Льюэдд, как и все рыбаки, знал её путь, так же как он узнавал тёмные очертания низких холмов на северном берегу, которые для Сабана были просто пятнами. Позже, когда Сабан очнулся от полудрёмы, он увидел, что берега уже с двух сторон, потому что море начало сужаться. Поднялась почти полная луна, и Сабан смог разглядеть остальные лодки. Свет Лаханны ритмично отражался на их вёслах.

Он снова заснул, и не просыпался до рассвета. Гребцы двигали свои лодки навстречу сиянию восходящего солнца. Обширные участки илистого мелководья лежали с обеих сторон, и люди ходили по их низким волнам и рассматривали лодки.

— Они добывают моллюсков, — сказал Льюэдд и пригрозил копьём, так как несколько лодок отплыли от южного берега. — Покажи им свой лук, — сказал он, и Сабан с готовностью вытянул вверх оружие. Все люди из Сэрмэннина начали потрясать своими копьями и луками, и лодки незнакомцев отправились в обратную сторону. — Вероятно, просто рыбаки.

Море сужалось между широкими илистыми участками, на которых причудливые ловушки для рыбы, сплетённые из небольших веток, образовывали тёмные узоры. Сабан, вглядываясь за борт, увидел, что морское дно как будто извивается.

— Угри, — сказал Льюэдд, — всего лишь угри. Очень вкусные!

Но времени на то, чтобы ловить рыбу не было, потому что прилив поворачивал, гребцы снова громко запели и направили лодки к устью реки, которая впадала в море между искрящимися берегами. Птицы взлетели с илистого мелководья, протестуя против вторжения лодок, и небо заполнилось белыми крыльями