— Какое ей беспокойство! Сбегает. И сочтет за развлечение. Не обидится.

— Мне неудобно перед ямщиком. Я должен извиниться.

— Эх, нарушили мы ваши планы, — вздохнул Ванеев.

— Побольше бы таких нарушений, дорогой мой Анатолий! Почаще бы приезжали такие друзья!.. Сейчас выйдут наши женщины, и вы тут начинайте чаепитие. А я обязан сходить сам. Ямщик-то небось уже собирается задать коням овса. Нужно предупредить. И я быстро вернусь.

Ванеевы прогостили день. Их проводили утром. Елизавета Васильевна положила в передок телеги горячие подорожники.

Анатолий лег на сено. Доминика, приподняв его голову, подсунула еще охапочку, чтобы он мог видеть дорогу, убегавшую вдаль. Сама села сбоку и опустила руку на его влажные пальцы.

— Пишите с каждой почтой, — крикнул Владимир. Надежда помахала платком.

Они тоже собрались в дорогу.

Но позавчера ямщик зря дал лошадям полпудовки овса и теперь, попеняв за отсрочку поездки, отказался везти. Пришлось за трехрублевку нанять коня у вдовой соседки.

Конь был старый, с хилой челкой и костлявыми боками. Владимир Ильич сам запряг его в полуразбитый ходок и, заглянув в кузов, сплетенный из черемуховых прутьев, не обнаружил мешка с овсом.

— Ни к чему овес-то, — успокоила хозяйка. — Конек не жоркой — так довезет. За милую душу! А назад поедете, — добавила назидательно, — не забудьте колеса смазать деготь-ком, а то заскрыпять.

С места конь, вспомнив молодые годы, рванулся бойкой рысцой, даже вскинул голову под самую дугу. А за околицей села как бы потерял прыть, потащился, еле-еле перекидывая ноги, и оживлялся только на развилках дорог, порываясь умчать незнакомых седоков то в бор, то на луга. И тут с ним нелегко было совладать. Старый лукавец, косясь ярым глазом, подолгу упрямился. Не понимают они, что ли, эти чужие люди? Да ему легче привезти воз хворосту, чем бежать в какую-то далекую деревню.

На крутом склоне Думной горы свернули в сторонку, чтобы конь немного передохнул, и оглянулись на Енисей, на Ою. Вспомнили Ванеевых. Где они сейчас? Владимир указал на далекие холмы:

— Вон там. Подымаются на перевал. К полдню будут в Ермаках.

— Доминика у меня все время перед глазами. Такая убитая, такая стала тихонькая. Уж не заболела ли сама? Подумаю о ней — сердце сжимается. А ведь в Питере до ареста они оба…

— Да, да. Анатолий до тюрьмы был абсолютно здоров. Волжский крепыш! Казалось, силушки да энергии хватит на сто лет. Оптимизма — на десятерых. А теперь… Теперь ему более всего нужна постоянная душевная поддержка. Доминика же…

— Ее, Володя, надо понять. Сломило горе. И в ее положении…

— Понимаю. Все понимаю. Жаль их… А поговорили мы хорошо: никаких разногласий.

— Иначе и быть не могло.

— Но ведь мы не виделись чуть ли не два с половиной года! За это время — такие перемены. С одной стороны — съезд, провозглашение партии, с другой — разброд и шатание. Пресловутый Бернштейн, черт бы его побрал. А у нас с Анатолием — полное единство взглядов. Будто мы всю эту трудную пору жили бок о бок и каждый день обменивались мнениями.

В Тесь приехали утром. На густой траве-конотопке еще не обсохла роса. Беленые стены громадной каменной церкви под лучами восходящего солнца казались розовыми.

Рядом — волостное правление. У крыльца тихо мотали головами почтовые лошади, под широкой золотистой дугой шептались колокольцы. Вслед за почтарем, осторожно переставляя ноги со ступеньки на ступеньку, спустился невысокий и неловкий, как медведь, русоволосый мужчина в кепке, с газетами в руке.

— Володя! — встрепенулась Надежда. — Смотри — Александр Сидорович идет!

Шаповалов, помахивая рукой, сжимавшей газеты, спешил к ним, поздоровавшись, пригласил:

— Поворачивайте к воротам. Вот моя квартира.

— В самом центре! Надзирателю ходить недалеко! — рассмеялся Владимир Ильич. — Кстати, можете ему сказать: мы приехали вполне легально. По разрешению! Пусть вписывает в книгу на три дня. Мы — для исследования вон той горы! Не смейтесь — это не шутка. Я — геолог, Надежда Константиновна — моя помощница. Просим любить и жаловать ученых!

— Да я всегда… И товарищи будут рады… Часто вспоминали вас…

— То-то мне икалось! — Улыбка сменилась веселым хохотом. — Крепко поругивали?

— Всякое бывало… Каждый по-своему говорил… И между собой из-за вас…

— Я в долгу не останусь. Для того и приехал, чтобы поспорить с тем и другим… А вы раненько почту получаете. Что в газетах?

— Еще не развертывал.

— Терпеливый.

— Вы так много выписываете! — удивилась Надежда Константиновна. — Пожалуй, больше нашего.

— Это на всех. Товарищи — на охоте. Я получил за них.

Шаповалов открыл ворота. Во дворе порывался распрячь коня, но Владимир Ильич, смеясь, отстранил его:

— Нет, уж позвольте. За кучера-то был я. А вот насчет корма… Литовка у хозяев небось найдется? Ну и отлично. Вместе с вами съездим куда-нибудь на луга, накосим травы.

Вошли в горницу, и Владимир Ильич сразу же развернул одну из газет.

— Если желаете умыться с дороги… — Шаповалов подал гостье мыло и полотенце. — Рукомойник в сенках.

Пока Надежда Константиновна умывалась, Владимир Ильич просмотрел газеты и окинул глазами стол. Перед чернильницей лежали листки с выписками: стихотворные строчки, столбики цифр. Справа — тетради, журналы, слева — стопка книг: Маркс, Энгельс, Бельтов…[10]

Расстелив на уголке стола старую газету, Шаповалов от большой, черной и, как камень, твердой плитки накрошил ножом чаю на заварку. Краем глаза он уловил светлую улыбку, разлившуюся по лицу гостя при виде марксистских книг. А Владимир Ильич той порой для себя отметил: «Вот она, наша рабочая интеллигенция!» — и, взяв полотенце из рук жены, пошел умываться.

Надежда Константиновна, спросив разрешение хозяина, тоже подошла посмотреть книги. Под немецко-русским словарем она увидела свежий номер «Die Neue Zeit», удивилась пометкам на полях. Переводит сам!

— Скажите, Александр Сидорович, вам часто приходится прибегать к словарю?

— Не… Нет, — ответил с запинкой Шаповалов, почувствовав, что щеки вдруг запощипывало от прихлынувшей крови. — Не часто.

— А я, к сожалению, — сокрушенно качнул головой Владимир Ильич, вернувшийся в горницу после умывания, — часто. Хотя у нас в семье все знают немецкий, я при чтении газет и журналов то и дело заглядываю в словарь.

— Я тоже, — сказала Надежда Константиновна.

У Шаповалова сейчас уже не только щеки — уши горели, и он поспешил выйти в кухню.

— Смутили мы Сидорыча, — пожалела Надежда.

— Он теперь серьезнее займется немецким.