и мы являемся желанными гостями в любом доме, в любом учреждении. Запомни это, честно сотрудничай с нами, тогда не будут страшны тебе ни коварство друзей, ни ненависть врагов, ни придирки университетских преподавателей.

Кляйнмихель запомнил и скоро добился если и не уважения, так страха и унижения тех, кто его до сих пор только презирал. Пока учился, он был платным осведомителем, а когда окончил юридический факультет, его приняли в гестапо в качестве следователя.

Правда, и на этом поприще он не добился особых успехов. За пять лет работы следователем он самостоятельно не раскрыл ни одного мало-мальски опасного преступления. Поэтому начальство поручало ему расследование мелких дел, по которым не стремились добиться судебного приговора, а довольствовались внушением страха перед карательными органами. Для этой цели Кляйнмихель был действительно незаменимым работником. Никто не мог сравниться с ним по части пыток и издевательств над несчастными арестантами. Мучил он их не только с чувством, толком, расстановкой, как говорили знатоки, но и с наслаждением. Поэтому никто из его подследственных не выходил из тюрьмы неискалеченным, а если и выходил и возникала опасность снова подвергнуться аресту, он скорее предпочитал покончить жизнь самоубийством, чем еще раз очутиться в лапах этого изверга.

Положив телефонную трубку, Кляйнмихель обратил свой взор на Турханова.

– Как звать-величать? – задал он свой обычный первый вопрос, сверля допрашиваемого своими бесцветными и злыми глазами.

Турханов сделал вид, что не понимает его. Тогда следователь повторил свой вопрос еще громче, но ответа не добился.

– Должно быть, не понимает по-нашему, – высказал свое предположение один из конвоиров. – Говорят, он русский. Может, позвать переводчика?

– Не надо, – махнул рукой Кляйнмихель. – Язык, на котором говорит великий фюрер, должны знать все. Спрашиваю последний раз: как звать-величать?

Подождав несколько секунд, он схватил металлическую линейку и, угрожающе размахивая ею, вплотную подошел к хефтлингу:

– Чего молчишь, вонючая свинья? Или язык проглотил? А ну-ка, открой рот, я проверю!

С этими словами концом линейки гестаповец сильно ткнул Турханову в зубы.

Владимир Александрович еще по испанскому опыту знал, как держать себя на допросах. Страх перед следователем, как правило, поощряет последнего на беззаконие, – но и вызывающее поведение допрашиваемого обычно не приносит ему никакой пользы. Лучше всего, по возможности, всегда оставаться спокойным и отвечать на вопросы следователя, ни на минуту не забывая о своих интересах. Точно таким же образом собирался он вести себя и в данном случае, но бессмысленная жестокость этого кретина вызвала в нем такое негодование, что он на мгновение потерял самообладание и нанес ему прямо в зубы такой сильный удар, которому, будь он на ринге, позавидовал бы даже профессиональный боксер. В тот же миг следователь отлетел к противоположной стене, сел на пол и не менее минуты находился в состоянии нокаута. Тем временем перепуганные конвоиры схватили Турханова за руки и застыли в напряженном положении, ожидая дальнейших распоряжений. Некоторое время в камере слышалось только тяжелое, прерывистое дыхание четырех мужчин. Потом Кляйнмихель медленно очухался, открыл глаза, держась пальцами за подбородок, пошевелил нижней челюстью, словно желая убедиться на месте ли она, и, поняв, что враг находится в цепких руках конвоиров, быстро выхватил пистолет и начал целиться, но полковник не растерялся, строго посмотрел на фашиста и, не думая, поймет он его или нет, властным голосом приказал по-русски:

– Отставить! Сейчас же спрячьте оружие!

И тут случилось самое удивительное: Кляйнмихель как-то странно фыркнул, будто ему в лицо неожиданно плеснули холодной воды, помотал головой из стороны в сторону наподобие быка, получившего удар обухом по темени, покорно спрятал оружие в кобуру и, медленно поднявшись, сел на свое место за столом. Причем, тут он сообразил, что начальство ни за что не простило бы убийства этого важного арестанта без допроса. «Хорошо, – решил он, с ненавистью глядя на него, – мы еще успеем рассчитаться. Ты еще не раз пожалеешь об этом ударе в челюсть. А пока постараемся выяснить, что ты за птица».

– Переводчика! – крикнул он хриплым голосом.

В ожидании вызова тот, должно быть, стоял за дверью, ибо тут же в камеру вошел лысый человек, держа в руках немецко-русский словарь.

– Спросите, как его зовут и кто он такой? – попросил следователь, указывая глазами на Турханова.

Лысый человек выполнил его просьбу. Причем не удержался от «доброго совета», добавив от себя несколько слов:

– Только говорите правду. Они все равно добьются своего. Не поймите меня превратно. Я не желаю вам ни худа, ни добра, а говорю об этом лишь потому, что плохо переношу сцены пыток.

– Ни в чьих советах не нуждаюсь! – гордо ответил Турханов. – Я заявляю отвод следователю, нарушающему элементарные требования закона. Больше он не услышит от меня ни одного слова.

Заявление Турханова показалось следователю неслыханной наглостью. В первое мгновение ему захотелось вызвать палача, чтобы вдоволь насладиться нечеловеческими муками этого гордеца, но, посмотрев ему в глаза, он понял, что тот действительно пойдет на все и сдержит свое слово. Тогда он вынул из папки лист бумаги и начертал на нем следующие слова: «В камере Турханова воду перекрыть. Арестанта кормить только пересоленной рыбой, а воды без моего разрешения не давать ни капли».

Подписав это распоряжение, Кляйнмихель еще раз посмотрел на Турханова, злорадно улыбнулся и вручил бумажку старшему конвоиру.

– Передайте ее старшему надзирателю лично! – приказал он. – Хефтлинга отвести в камеру!

Пока Турханов побывал у следователя, сменились надзиратели. Вчера его в камеру привел, а сегодня передал в руки конвоя молодой надзиратель, молчаливый и пучеглазый до уродливости. Теперь конвоиры передали его в руки солидного человека лет пятидесяти, с рыжей окладистой бородой. Из-за цвета бороды когда-то прозвали его Барбароссой.

– Гутен таг! Добрый день! – по-немецки и по-русски поздоровался он.

– Вы знаете русский язык? – удивился Турханов.

– Знаю. Можете говорить со мной по-русски. Снимите-ка куртку, надо пришить туда вот эти знаки. Это – ваш личный номер. Запомните его хорошенько. Хефтлингов здесь зовут не по именам, а по этим номерам.

Барбаросса, ловко орудуя иголкой, на спинку куртки пришил кусок полотна, на котором несмываемой краской было написано «78901». Потом к левому рукаву повыше локтя приделал красный, треугольник.

– А это что означает? – поинтересовался полковник.

– По цвету треугольников видно, за что тот или иной хефтлинг попал в тюрьму. Красный – коммунист или партизан, зеленый – беспартийный антифашист, а коричневый – обычный уголовник.

– Как же влияют эти цвета на положение самих заключенных?

– Если порядок нарушает «красный», охрана применяет оружие без предупреждения, если нарушитель – «зеленый», оружие применяется после предупреждения. К «коричневым» оружие применяется только в исключительных случаях. По цвету же мы определяем, кого как кормить, как заставлять работать, на сколько времени выпускать на прогулку и многое другое.

– Благодарю вас за обстоятельное пояснение! – с еле заметной иронией поклонился Турханов.

– Рад служить вам! – тоже не без иронии ответил надзиратель.

Ровно в полдень заключенных выводят на прогулку. Причем у «зеленых» и «красных» она продолжается 30 минут, а у «коричневых» – час. Для прогулки хефтлингов выстраивают попарно, затем под строгим надзором старшего надзирателя заставляют ходить по кругу. При этом переговариваться, передавать друг другу разные предметы категорически запрещается. Замеченные в нарушении этого