Почувствовав что-то неладное, комендант спросил переводчика, о чем говорит Турханов. Тот вкратце изложил суть его речи. Фашист пришел в ярость. Первое, что он сделал, – лихорадочно начал расстегивать кобуру пистолета, но тут же спохватился, что применение оружия может вызвать ответную реакцию возбужденной толпы. Чтобы предотвратить эксцессы, надо было самому продемонстрировать выдержку и спокойствие. Он так и сделал.

– Внимание! – крикнул он, сделав рукой знак. – Только что перед вами выступили два оратора. Один из них призвал вас вступить в Русскую освободительную армию. Другой отговаривал. Вы не маленькие дети, а взрослые люди и сами должны решить, с кем идти вам по пути. Торопить не будем. Хорошенько обдумайте все «за» и «против», а завтра утром дадите окончательный ответ. На этом собрание объявляется закрытым. Людей развести по своим баракам!

Капо поспешили исполнить распоряжение коменданта, и аппельплац быстро опустел.

– Как быть с Турхановым? – спросил уполномоченный гестапо.

– Арестуйте ночью. До утра надо выявить всех, кто открыто выступил против Карманова и своими выкриками поддержал Турханова. Всех их утром переведем в штрафную команду, – ответил комендант.

Мечты предателя Карманова заработать на вербовке добровольцев и деньги, и авторитет у начальства потерпели полный крах. Не помогли ни уговоры, ни угрозы – военнопленные наотрез отказались записаться в армию Власова, а один из них прямо заявил: «Убирайся, пока цел, не то костей не соберешь! Но запомни раз и навсегда: спасения тебе не будет – все равно висеть тебе со своим Власовым на одной виселице». Ничего не поделаешь, пришлось вербовщику уехать не солоно хлебавши.

Глубоко задумался над случившимся и комендант лагеря. «Поторопились мы с этим Турхановым, – укорял он самого себя. – Прежде чем доверить ему выступление перед соотечественниками, надо было скомпрометировать его перед ними, втянув его в какое-либо грязное дело. Тогда уж попал бы он в наши руки со всеми потрохами. А теперь нелегко будет нам избежать неприятностей. Высшее начальство не простит мне, если узнает, каким образом я упустил возможность окончательно перетянуть на нашу сторону пленного полковника, да еще не простого офицера, Героя Советского Союза, который как будто бы и сам не прочь был поступить в татарский легион. Как же выйти нам из этого трудного положения?»

Страх перед недовольством начальства заставил оберштурмбанфюрера повременить с арестом Турханова. «Должен же он понимать, что для него нет иного выхода, как сотрудничество с нами. А если не понимает, попробуем еще раз разъяснить ему эту истину», – решил комендант и вместо того, чтобы арестовать, приказал просто вызвать Турханова в контору.

– Садитесь, полковник! – предложил он, когда переводчик привел полковника. – Поговорим спокойно. Надеюсь, теперь вы сами поняли, к каким неприятным последствиям могут привести необдуманные поступки. Не надо было перечить нам. Но я не злопамятен и поэтому не собираюсь мстить… если вы вовремя одумаетесь, – добавил он, сделав небольшую паузу, и внимательно посмотрел на собеседника.

– Не понимаю, в чем я должен раскаиваться? – пожал плечами Турханов.

– Как не понимаете? – злобно засверкал глазами комендант. – Разве не вы выступили на собрании против нас?

– На собрании я выступил против войны, против кровопролития. Гибнут ни в чем не повинные люди, горят города и деревни. Если не остановить, то безответственные люди вроде Карманова готовы продолжать войну до последнего человека. В Европе уже пятый год рекой льется человеческая кровь. Пора остановить руку убийцы. Пора винтовку заменить на орудие труда. Если мы сегодня не сделаем это, то завтра уже будет поздно и целые народы могут оказаться на краю пропасти…

– Война не может кончиться, пока Германия не победит, – прохрипел оберштурмбанфюрер, сердито стукнув кулаком по столу.

– Не обманывайте ни себя, ни других. Армии союзником со всех сторон подступили к Германии, не. сегодня, так завтра ворвутся они в ваши дома и предадут их огню, как вы в сорок первом году предали огню наши дома. Ваше спасение не в бессмысленном продолжении войны, а в скорейшем ее окончании.

Оберштурмбанфюрер понял, что спор с этим упрямцем по приближает его к заветной цели увидеть Героя Советского Союза в рядах изменников родины, а наоборот, только отдаляет. Поэтому он решил приступить к делу.

– Ладно, больше не будем спорить, – махнул он рукой. – Хотелось мне видеть вас в роли русского коменданта, но после того, что произошло на собрании, такая возможность исключается. Однако я не хочу погубить вас и предлагаю временно поработать в должности капо штрафной команды. Если там сумеете показать себя с лучшей стороны, уверяю вас, через несколько недель я обязательно пересмотрю свое решение. Рекомендую согласиться.

– Никогда! – отрезал полковник.

Оберштурмбанфюрер вскочил как ужаленный. Он буквально задыхался от злости, но скоро успокоился и позвал уполномоченного гестапо, поджидавшего в соседней комнате.

– Я кончил. Передаю его в ваши руки.

Гестаповец к этому был готов. Стоило ему махнуть рукой, как три эсэсовца в мгновение ока надели на Турханова наручники и вывели из комнаты.

Арестантский вагон прицепили к скорому поезду. Грязные, закоптелые окна не пропускали свет, из-за чего внутри даже в ясный, солнечный день царил гнетущий полумрак. Чтобы определить, куда их везут, Турханов старался разглядеть названия станций, но безуспешно. С наступлением вечера надзиратели опустили на окна плотные светомаскировочные занавески, после чего загорелись электрические лампы. А поезд мчался все дальше и дальше. Грохот и перестук вагонов, равномерное покачивание нагоняли на людей скуку и сон. Многие уже спали, другие дремали сидя. Турханов тоже собирался прикорнуть, но неожиданно открылась дверь служебного купе, и в лучах яркого света показалась неуклюжая фигура старшего надзирателя.

– Ахтунг [Ахтунг! – внимание (нем.)] – заревел он грубым басом. – Хефтлингам [Хефтлинг – заключенный (нем.)], которых я назову, собраться в тамбуре.

Он зачитал десять фамилий. В списке Турханов числился последним. Все они собрали свои жалкие пожитки и поспешили к выходу.

Тем временем поезд сбавил скорость. Скоро заскрипели тормоза, и он совсем остановился. Старший надзиратель сличил номерные знаки арестантов, еще раз пересчитал их, проверил по списку и, наградив на прощанье тумаками, выгнал в тамбур, где за порядком уже следили четверо дюжих конвоиров.

Тюремный автобус, который везде называют «черным вороном», поджидал арестантов прямо на перроне, а когда остановился поезд, он, пятясь назад, вплотную подошел к арестантскому вагону и свою открытую дверь подставил к выходу из вагона. Глядя на него, один из арестантов не удержался от шутки.

– Раньше, когда я работал преподавателем университета, такси ожидало меня на привокзальной площади, а теперь его подали прямо на перрон. Какая честь! – проговорил он с французским акцентом.

– Заткнись, макака! – ткнув кулаком в затылок, прохрипел старший конвоир. – Прыгай в автобус!

Француз прыгнул. За ним последовали другие. Один из них, худенький старичок, замешкался в дверях. Здоровенный конвоир, когда-то бывший известным футболистом, тут же дал ему такого пинка, что он влетел в автобус, как футбольный мяч в ворота.

Скоро захлопнулись двери, и «черный ворон» покатил по городу.

Заключенных от конвоя отделяла глухая перегородка. Пользуясь тем, что их не подслушивают, арестанты начали тихо переговариваться между собой. В застенках гестапо люди нередко исчезают