совершенно бесследно. Опасаясь такой участи, заключенные при первой же возможности стараются обменяться адресами с тем, чтобы оставшиеся в живых сообщили о них родным и близким. Такую же процедуру проделали они и теперь.

– Я – Мишель Бержерак из Франции, – представился тот, который получил подзатыльник при посадке в автобус. – Обо мне прошу сообщить в Парижский университет.

Его примеру последовали и другие. В автобусе оказалось три француза, два югослава, два грека, один норвежец, один датчанин и Турханов, который продолжал молчать.

– А вы почему не сообщаете нам свои координаты? – обратился к нему Бержерак.

– Я пока не собираюсь умирать, поэтому едва ли кому-нибудь понадобится мой адрес, – спокойно ответил полковник.

– Вы – оптимист, – усмехнулся француз. – Я же потерял надежду. У меня отбиты почки и печень. Думаю, следующая встреча с палачом решит мою участь.

– Да, эти изверги хорошо изучили анатомию человека: знают, где печень и где почки. Всегда бьют без промаха, – подтвердил датчанин.

– Я вот кровью харкаю. Должно быть, они расквасили мне легкие, – пожаловался норвежец.

Тем временем «черный ворон», прокладывая себе дорогу пронзительным воем сирены, прошел по самым оживленным улицам, добрался до старинного строения, похожего на средневековый рыцарский замок, вошел во внутренний двор через массивные железные ворота, поспешно раскрывшиеся при его приближении, и остановился перед новым трехэтажным зданием со стальными решетками на окнах, стены которого были сложены из толстых железобетонных блоков. Это была внутренняя тюрьма гестапо.

Здесь вновь прибывших подвергли тщательной проверке, отобрали все личные вещи, взяли отпечатки пальцев и образцы подписей, после чего повели к тюремному врачу.

– Всем раздеться! – гаркнул жирный как боров санитар. – Доктор – не бог, сквозь одежды не может обнаружить ваши язвы. Живо!

Обычных врачей при осмотрах в первую очередь интересует сам больной, и он выслушивает, осматривает, определяет давление крови, температуру тела, прощупывает пульс, расспрашивает, на что жалуется осматриваемый. Ничем этим тюремный врач не интересовался, и искал только ценности и режущие и колющие предметы, которые заключенные могли припрятать под мышками, порту, в паху и других местах на теле. Не обнаружив ничего подобного, врач приказал санитарам подвергнуть хефтлингов санобработке, а их одежду – дезинфекции. Те погнали нагих людей через двор в душевую и сдали какой-то мрачной личности.

– Добро пожаловать в наше чистилище. Праведники отсюда попадают прямо в рай, грешников приходится отправлять в ад, – пошутила мрачная личность. – Зайдите в эту дверь!

Ничего хорошего не ожидали арестанты, а юмор висельников, услышанный из уст банщика, бросил в пот.

Моечная, куда зашли хефтлинги, произвела на них жуткое впечатление. К потолку и к стенам были прикреплены четырехугольники из стальных труб с множеством мелких отверстий. Цементный пол был холодный и скользкий. Воняло человеческими экскрементами и еще чем-то затхлым.

Когда в моечную вошел последний из арестантов, дверь с грохотом захлопнулась. Причем банщик остался снаружи. Через минуту из всех отверстий на стальных трубах со свистом вырвались клубы пара, постепенно превратившиеся в тонкие струи горячей воды. Струи били с такой силой, что легко достигали противоположной стены, откуда навстречу неслись точно такие же струи. Они так хлестали, так резали голые тела несчастных, что все они повалились на пол и начали корчиться.

– Вы обварите нас! – крикнул Турханов, барабаня по двери кулаками. – Дайте холодной воды!

– Пожалуйста! – послышался голос банщика. – В великой Германии для вас достаточно и горячей, и холодной воды. Мойтесь, наслаждайтесь!

Струи кипятка сменились струями ледяной воды. Арестанты теперь мучились от стужи. Все скорчились, все дрожали. Турханов снова подбежал к двери и крикнул:

– Хватит, Выключите воду! Мы уже помылись.

– Можете не торопиться, – послышался голос банщика. – Автомат сработает только через десять минут. А пока продолжайте наслаждаться.

Ничего не поделаешь, пришлось «наслаждаться». Чтобы совсем не окоченеть, люди начали бегать, подпрыгивать, толкать друг друга и тормошить тех, которые постепенно теряли способность двигаться. Но силы были неравные: напор воды увеличивался, и ледяные струи хлестали все сильнее и сильнее, а измученные люди быстро теряли способность к сопротивлению и один за другим падали на пол. Упал и Мишель Бержерак.

– Крепись, товарищ! – крикнул ему Турханов. – Главное – держаться на ногах. Держитесь за меня. Будем бегать вместе.

Он поднял француза, поставил его на ноги и потянул за собой. Сначала тот сопротивлялся и не хотел двигаться, но потом немножко отогрелся и принялся бегать вместе с Турхановым. Скоро только они держались на ногах, а остальные неподвижно лежали или делали слабые попытки шевелиться. Так продолжалось еще несколько минут. Наконец то ли автомат сработал, то ли банщик смилостивился, струи воды, медленно теряя силы, начали сокращаться и скоро совсем перестали биться. Лишь тогда приоткрылась дверь, и банщик просунул в моечную свою противную рожу.

– Все живы? – спросил он, оглядывая арестантов. – Так и знал, что среди вас нет праведников. Никто не отправился в рай, грешники несчастные… Что ж, отправляйтесь тогда в ад!…

И отправился Турханов в ад, но не в тот примитивный, который выдуман наивными религиозными фанатиками, а в современный, созданный настоящими учеными, архитекторами и инженерами, овладевшими гитлеровским учением о превосходстве нордической германской расы над всеми остальными расами для практического претворения в жизнь бредовых, идей фюрера о мировом господстве. После страшной пытки при помощи горячей и холодной воды, называемой фашистами санобработкой, Владимиру Александровичу выдали тюремный костюм, сшитый из полосатой дерюги, и заперли в камеру в полуподвальном этаже, из единственного окна которой просматривался только кусочек неба. Здесь стояли две железные койки, наглухо прикрепленные болтами к специальным гнездам в цементном полу. На каждой из коек лежало по тюфяку и по подушке, набитых грубой ржаной соломой. Они были застелены простынями из мешковины и старыми байковыми одеялами. Усталый и измученный, Турханов завалился на одну из коек, закутался в одеяло, пригрелся немножко и уснул как убитый.

Бой башенных часов у главного входа в тюрьму разбудил заключенных. Пронзительно зазвенели электрические звонки в коридорах. Послышались голоса надзирателей, которые приказывали вставать побыстрее и сделать уборку в собственных камерах. Никому не хотелось подвергаться лишним наказаниям, поэтому все хефтлинги беспрекословно исполнили требование надзирателей.

Одновременно с тюрьмой проснулся и город. Послышались автомобильные гудки. Где-то совсем близко, сотрясая землю, застучал паровой молот. Издалека доносились голоса двух дикторов – мужчины и женщины, читавших по радио оперативную сводку германского командования.

В семь часов принесли завтрак, состоявший из трех ложек картофельного пюре, ста граммов черствого хлеба и чашечки эрзац-кофе из жженых желудей на сахарине. Деятельность благотворительных обществ на внутренние тюрьмы гестапо не распространялась. Не принимались для заключенных и передачи от сердобольных людей, главным образом старушек. Поэтому на дополнительное питание рассчитывать не приходилось. Чтобы организм максимально использовал те крохотные порции питательных веществ, которые содержались в тюремном пайке, бывалые заключенные всегда ели медленно, тщательно пережевывая и обсасывая каждый кусочек пищи. Турханов этому искусству научился еще во франкистской тюрьме. Но немецкие фашисты оказались намного скупее своих пиренейских собратьев, и Турханов остался после завтрака таким же голодным, каким был до завтрака.

Рассвело. Из узенького решетчатого окна в камеру проникли лучи утреннего солнца. Они осветили