Табору было, возможно, семь лет; или три года, или месяц, или несколько дней. Это был шлаковый отвал, погост, беглый город. Он стоял между кустами сумаха и приречными деревьями, уже голыми от раннего мороза. Случайная на земле сыпь из толевых хибарок, сараюшек и разных импровизированных строений, для которых не придумано слов в человеческом языке. Город бытийного транзита и сослагательной оседлости, стойбище тех, для кого передвижение — либо проклятие, либо бессмысленность, либо невозможность. Здесь обитали калеки, потерявшие дом уроженцы города и люди, закончившие путь и осевшие в ожидании следующей катастрофы. Табор, зримое проявление болезни века, площадью примерно в два городских квартала, расположился между рекой и железнодорожными путями, сразу за бывшим трамвайным депо и покинутым зданием — бывшим салуном Железного Джо.

Приятелем Френсиса в таборе был человек шестидесяти с лишним лет по имени Энди; когда-то в товарном вагоне, по дороге в Олбани, он признался Френсису, что прежде звали его Энди Сено-Солома, поскольку лет до двадцати не умел отличить правую руку от левой — задача, которую ему и теперь приходилось порой решать в напряженные моменты. Френсис сразу почувствовал симпатию к Энди и поделился с ним сигаретами и едой — и сразу вспомнил о нем, когда Энни дала ему два сандвича с индюшкой, а Пег сунула солидный кусок сливового пудинга, каковые три предмета, нетронутые и завернутые в пергамент, лежали сейчас в карманах его костюма, сшитого в 1916 году.

Но о том, чтобы поделиться с Энди едой, он всерьез не думал, пока Руди не запел песню о таборе. Вдобавок, при виде собственной быстро кипящей злобы и саморазрушительной заносчивости, отразившихся на Рыжике, он ощутил нечто вроде удушья, и стечение таких обстоятельств побудило его покинуть ночлежку и искать чего-то, что было бы дорого его душе, поскольку сейчас Френсису прежде всего нужна была вера в простые решения. А Энди Сено-Солома — человек, запутавшийся в названии своих рук и тем не менее уцелевший для того, чтобы поселиться в городе бесполезных епитимий и быть за это благодарным, — представлялся Френсису существом, заслуживавшим внимательного изучения. Френсис нашел его без труда, когда машина Старого Туфля остановилась на грунтовой дороге перед табором. Энди дремал возле угасавшего костра. Френсис разбудил его и вручил ему бутылку виски.

— Выпей, друг. Для смазки души.

— Здорово, Френсис. Как поживаешь?

— Переставляю ноги по очереди — авось куда-нибудь придут, — ответил Френсис. — Отель открыт? Привел к тебе парочку бродяг. Вот Старый Туфель говорит, что он больше не бродяга, но это он только говорит. А это Руди-пудель, хороший мужик.

— Здорово, — сказал Энди. — Рассаживайтесь. Как чувствовал, что ты придешь. Костер еще горит, и на небе звезды. Холодновато только в доме. Сейчас включим отопление.

Сели вокруг костра, Энди подбросил прутиков и щепок, и вскоре пламя потянулось к тем высям, где вечно царствует огонь. Пламя вдохнуло жизнь в студеную ночь, и люди грели возле него руки.

За спиной у Энди замаячила фигура; ощутив ее присутствие, он обернулся и пригласил Мака Мичиганца к первобытному очагу.

— Рад познакомиться, — сказал Маку Френсис. — Говорят, ты на днях провалился в дыру.

— Шею мог сломать, — сказал Мак.

— Сломал? — спросил Френсис.

— Если бы сломал, умер бы.

— А, так ты жив, значит? Не умер?

— Это кто еще? — спросил Мак у Энди.

— Правильный мужик. В поезде познакомились.

— Мы все правильные, — сказал Френсис. — Не встречал еще бродягу, чтоб мне не нравился.

— Это сказал Уилл Роджерс[18], — сообщил Руди.

— Черта лысого, — ответил Френсис. — Это я сказал.

— Не знаю. Он так сказал. Все, что знаю, я прочел в газетах[19], — ответил Руди.

— Так ты читать умеешь? — сказал Френсис.

— Джеймс Уатт изобрел паровую машину, — сказал Руди. — А ему было только двадцать девять лет.

— Он был кудесник, — сказал Френсис.

— Правильно. Чарлз Дарвин был очень выдающимся человеком, понимал ботанику. Умер в 1936 году.

— О чем он говорит? — спросил Мак.

— Он ни о чем не говорит, — ответил Френсис. — Просто говорит.

— Сэр Исаак Ньютон. Вы знаете, что он сделал с яблоком?

— Этого я знаю, — сказал Старый Туфель. — Он открыл тяготение.

— Правильно. Знаешь, когда это было? В 1936 году. Он родился от двух повитух.

— А ты порядком разузнал про этих кудесников, — сказал Френсис.

— Бог вора любит, — сказал Руди. — Я вор.

— Мы все воры, — сказал Френсис. — Что ты украл?

— Я украл любовь моей жены, — сказал Руди.

— И что с ней сделал?

— Отдал обратно. Держать не стоило. Ты знаешь, где Млечный Путь?

— Где-то там, — сказал Френсис, глядя в небо, такое звездное, каким он его еще не видел.

— Жрать охота, — сказал Мак Мичиганец.

— На, откуси, — сказал Энди. И вытащил из пальто большую луковицу.

— Это лук, — сказал Мак.

— Тоже кудесник, — сказал Френсис.

Мак взял луковицу, осмотрел и вернул Энди, а тот откусил от нее и снова положил ее в карман.

— В магазине дали, — сказал Энди. — Говорю ему: хозяин, голодаю, мне надо что-то съесть. И он дал две луковицы.

— У тебя были деньги, — вмешался Мак. — Сказал тебе — купи буханку хлеба, а ты купил бутылку вина.

— Не получается — и вино и хлеб, — сказал Энди. — Ты что, француз?

— Хочешь покупать еду и выпивку — устройся на работу, — сказал Френсис.

— На прошлой неделе я мячи на гольфе подносил, — сказал Мак, — хреновина, невыгодно. На буграх оскальзываешься. У самих-то шипы на ботинках. Говорят: иди работать, бродяга. Я бы пошел, но не могу. Пять-шесть долларов добуду — и на поезд. Я не бродяга. Я босяк.

— Слишком много двигаешься, — сказал Френсис. — Потому и в дыру провалился.

— Да, — сказал Мак, — но в этот дом я больше ни ногой. Слышал, полицейские там каждую ночь людей забирают. Кто осел — считай, сгорел. На ходу — с собой в ладу.

— Сегодня вечером тут полицейские были, фонарями светили, — сказал Энди. — Но никого не замели.

Руди поднял голову и обвел взглядом лица, освещенные костром. Потом поглядел на небо и обратился к звездам.

— На окраине, — сказал он. — Я непоседа, странник.