тяжелый взгляд на момент скользнул то лицу Виноградова.

— Есть заводы передовые, там бы и занимались учеными опытами, — негромко проворчал Баталов.

Рассветов не поддержал его.

— Нечего нам прибедняться. Опыты в самом деле интересные, и мы должны помочь институту. В меру своих возможностей.

Баталов пожал плечами. Татьяна Ивановна сердито усмехнулась, а Виноградов крепко сжал губы и, чуть не прорывая бумагу, провел карандашом две параллельные линии, украсил их вопросительными знаками. Вложил ли он тайный смысл в эти линии — Марина не поняла, зато поняла, что последнее замечание главного инженера сулит немало сюрпризов в дальнейшем.

Выступило еще человека три, и совещание закончилось утверждением плана, составленного приехавшими работниками Инчермета.

Сильно разочарованная во всех своих ожиданиях, Марина после совещания высказала Виноградову свои впечатления.

— Неужели никто не понимает, что мы не для себя стараемся, а хотим помочь заводу? Уцепились за свой план, словно в нем все и дело.

— А вы, конечно, мечтаете о заводе, у которого не будет плана… — заметил Виноградов.

— Не вышучивайте меня. Просто мне странно: что мы, мешать им будем?

— Кое-кому и помешаем. И надо так организовать работу, чтобы нас ни в чем не могли упрекнуть. Но я понимаю, почему вы недовольны: вы рассчитывали на фанфары и барабанный бой.

— Пожалуй, вы правы. Я в самом деле была убеждена в фанфарах. Каюсь в своем заблуждении.

— Не спешите каяться, Марина Сергеевна, — сказала Шелестова, которая шла сзади и слышала весь разговор. — Вы, конечно, были вправе ожидать несколько иного отношения. Но… дело вот тут в чем. Пока вашу работу представили нам, как чисто теоретическую. Производственников она не может горячо взволновать. А вот если дать ей направление практическое… Хотя, тут еще сложнее: придется потом решать, вводить или не вводить новую технологию у нас. Ведь это связано с ломкой привычных условий, со всякого рода беспокойствами и затруднениями. Вот отсюда и настороженность, отсюда и деление на ваших сторонников и противников.

— А каких больше? — без обиняков спросила Марина, не обращая внимания на шутливый ужас, выразившийся на лице Виноградова.

— Разве для вас это так важно?

— Нет, конечно. Но все-таки… Согласитесь, гораздо лучше работать, когда кругом сторонники и доброжелатели…

— И путь усыпан розами и лилиями, — полунасмешливо докончил Виноградов.

Марина вспыхнула, казалось, еще немного и слезы брызнут из глаз. Но какой бы ответ ни вертелся на языке, она сдержалась и сказала:

— Не срывайте на мне свое дурное настроение.

Виноградов не смог ничего возразить. Настроение у него не было дурным, но чувства им владели сложные. От упрека он смутился и не нашел готового возражения, когда Марина оставила его, сказав, что хочет посмотреть в мартеновском цехе отведенное для них помещение.

С замиранием сердца Марина поднялась по железной лесенке на рабочую площадку цеха. Ей казалось: стоит только войти — и увидит Олеся Тернового. Она боялась этой встречи и стремилась к ней. Наверное, поэтому ощутила живейшее неудовольствие, когда ее окликнул Баталов, словно специально ожидавший недалеко от входа.

— А, милая барышня! Не выдержало сердечко, захотелось вспомнить, как тут у печей работалось? Славнее было времечко!

Но с Баталовым как раз не были связаны приятные воспоминания. Скорее наоборот. Марина не забыла ворчливых замечаний по поводу «юбок» у печей, не забыла, как Баталов не давал ей возможности работать под руководством какого-нибудь одного мастера, как страшно раскричался однажды по поводу допущенной ею оплошности.

Но то было давно. Теперь Марина в плазах Баталова принадлежала к числу «начальства», а сам он по-прежнему «болел за цех». Это было его любимое выражение. И правда: в цехе он казался незаменимым. Всегда все видел, все знал, успевал распечь одного, подтолкнуть другого, схватиться с третьим, и все шумно, с присловиями, с руганью. И ничто, казалось, не брало его. И критиковали его, и продергивали в газете, и жалобы писали, но Баталов держался крепко благодаря Рассветову. По странной особенности своего характера тот жить не мог без людей, подобных Баталову, как бы он их ни презирал. И может быть, чувствуя это инстинктом, Баталов позволял себе чуть больше, чем следует.

С Мариной сейчас Баталов был настолько любезен, насколько это было в его силах. Подводил ее как можно ближе к печам, задерживался против открытых окон печей с пространными объяснениями и словно не замечал, как девушка безуспешно старается защититься от палящего излучения; шел, не оглядываясь, мимо завалочных машин, привычно уклоняясь от длинных хоботов, вытаскивающих из печи пустые раскаленные мульды. Толку не было в этой бесцельной прогулке по цеху, который Марина и так достаточно хорошо знала. Но неудобно было сказать об этом Баталову: может быть, он и в самом деле проявлял искреннюю любезность?

И Марина была от души довольна, когда его позвали в кабинет.

Оставшись одна, она огляделась и просияла от радости: по проходу между стеной из гофрированного железа и стеллажами для мульд шел Ольшевский. Три года ничуть его не изменили, он остался таким же невысоким, худощавым, очень похожим на подростка; мелкие веснушки по-прежнему не сходили с его лица, в несколько косо разрезанных глазах была все та же лукавинка, приподнятые уголки губ готовы были в любую минуту дрогнуть в улыбке. Увидев Марину, он сначала остановился, как вкопанный, а потом разом перемахнул через препятствие и бросился к ней.

— Что я вижу? То явь или сон? Марина, ты ли?! — крепко, даже слишком крепко пожал он ей руку.

— Я, я! — улыбнулась Марина и встряхнула кистью руки. — Откуда у тебя силушка взялась? Или внял гласу разума и стихи сдружил со спортом?

— Внял, внял! Я теперь яхту гоняю. Люблю романтику парусников! «Ветра свист и глубь морская…» Впрочем, это потом. Сейчас разрешите взять интервью: откуда, как, почему и зачем?

Говорил он в своей прежней манере, немного дурачась и выпаливая, по определению друзей, сто слов в минуту, почти не слушая собеседника. Марина разом почувствовала себя так, словно вернулась домой из продолжительного отпуска. Она коротко объяснила Леониду цель своего приезда и желание осмотреть комнату, отведенную для устройства газовой лаборатории.

— Что же ты Баталова не опросила? Я только что его видел. Позвать?

— Не надо! Я ему сказала, и он обещал принести ключ.

— Обещал? Ну это самое большее, что он сделает. Держу пари, что Баталов пальцем о палец не ударит, пока не прикажет Рассветов. Пойдем лучше со мной на первую печь. Там у меня назначена встреча с корреспондентом из городской газеты. Хочет фотоочерк о Калмыкове сделать. Как подумаю — дурно делается. Но… долг службы!..

В сопровождении Леонида Марина чувствовала себя в цехе совсем иначе. Сразу видно — Леонид здесь не случайный гость. Он разговаривал то с одним, то с другим рабочим — сталеваром, подручным, машинистом, представлял Марине своих постоянных корреспондентов, давал короткие характеристики, и цех поворачивался к Марине стороной, которой она еще не знала.

У первой печи было по-праздничному прибрано. Бросалось в глаза полотнище с обязательством дать в мае сверхплановую сталь. Везде порядок и такая чистота, словно тут каждую минуту ожидают гостей.

Две завалочные машины стояли в полной боевой готовности, за ними на стеллажах — ряд груженных металлом и известью мульд, бархатно черневших обожженными боками.

Калмыков, высокий, чернявый, чем-то до смешного напомнил Марине оперного контрабандиста. Ему бы костюм другой да серьгу в ухо, а так все было на месте: и мрачноватая красота, и хищный профиль, и картинность поз. Не обращая внимания на подошедших, он проверял состояние пода печи. Минут через