десять заправка кончилась, и он подал команду начинать завалку. Легко повернула квадратное туловище первая завалочная машина, длинный хобот ее вошел в замок мульды, и с новым поворотом плавно, как полную ложку, машина понесла к печи эту овальную коробку, груженную обрезками листового железа и прочим легким ломом.

И с этой минуты постепенно начал нарастать темп завалки. Поворот, мульда взята, опять поворот, подача в печь, и вот уже длинный, до половины раскаленный хобот, медленно остывая, ставит пустую коробку на стеллаж, а в это время снова поднимается крышка завалочного окна и вторая машина уже сует новую порцию шихты в ненасытный зев.

Требуется немалое искусство, чтобы производить завалку двумя машинами, но Калмыков пользовался этим методом артистически. Никакой излишней суеты, все рассчитано по минутам, машинисты повинуются указаниям сталевара, как музыканты — дирижеру. Марина невольно начала отсчитывать про себя такт: «Раз-два-три, раз-два…»

Но тут произошла заминка. На стеллажах не оказалось готовых мульд, а тележка, подающая мульды из шихтового двора, задержалась где-то в пути.

В это время подошел Баталов с корреспондентом, и Калмыков, не заметив последнего, обрушил весь свой гнев на заместителя начальника цеха. И хотя Марина понимала состояние Калмыкова, слушать его было все же неприятно.

— Ты не шуми, не шуми, Георгий, — остановил его Баталов. — Что за горячка-человек, не понимаю. Ну, две минуты подождешь, эка важность!

— Это пускай кто другой подождет, а у меня каждая минута золотая. И пусть сейчас же шихту подают, а то всех в печь покидаю!

— Да ты белены объелся, что ли? — возмутился Баталов, заметив, вероятно, взгляд, которым обменялись Леонид с корреспондентом. — Ты вот лучше биографию расскажи товарищу из газеты.

Только сейчас заметив постороннего, Калмыков мгновенно изменил выражение лица и открыл было рот, чтобы объясниться или оправдаться, но в этот момент с нарастающим жужжанием приблизилась тележка и опустила на стеллаж новые мульды. С чарующей улыбкой, от которой Калмыков снова стал похож на артиста, он сказал корреспонденту:

— Сами видите, товарищ, работа у нас — не бирюльки. Иной раз и терпенье потеряешь…

Машинисты стали продолжать завалку, а Калмыков минут пять привычно отвечал на вопросы, краем глаза наблюдая за работой машин. Но когда корреспондент взялся за аппарат, он замотал головой, крикнув на ходу:

— Зарок жинке дал, что сниматься не буду. Ревнует — говорит, девчата твои портреты из газет вырезывают и на стенку лепят.

Однако он не забыл задержаться, как бы невзначай, у печи в картинной позе. Поднявшаяся крышка окна обдала его неистовым светом; корреспондент вскинул аппарат к глазам и быстро сделал несколько снимков.

— Ну, все в порядке? — сочувственно спросил Леонид.

— В порядке. Заснял удачно. Профиль у него — просто орлиный. Богатый материал для очерка!

— О Калмыкове целый роман написать можно, — захлебнулся восхищением Баталов.

— Давайте уж лучше драму пишите, с участием двух жен и брошенного ребенка, — едко вставил Леонид.

— И кому какое дело, сколько у него жен? — возмутился Баталов. — Я в твою жизнь не лезу? И тебе нечего других осуждать. А Калмыков работает так, что дай боже каждому постнику. Пойдемте, товарищ корреспондент, я вас познакомлю с таким материалом о наших скоростниках! Подлинные факты, а не безответственная сплетня! — И, кинув на Леонида уничтожающий взгляд, Баталов увлек за собой корреспондента.

— Очередное славословие! — сказал Леонид, глядя им вслед. — Поверишь ли, Марина, так надоело все время одних и тех же восхвалять. Будто у нас других людей нет. А Калмыков и впрямь вообразил, что цех без него пропадет. Держится-то — ни дать ни взять герой-любовник на сцене. Пытались мы поднять вопрос о неправильном выпячивании на первый план нескольких людей, да редактору заводской многотиражки так попало от Рассветова, что он предпочел не лезть на рожон, даром, что не подчиняется главному инженеру.

Леонид говорил с горечью — видно было, обрадовался свежему человеку и спешит выложить свои мысли и наблюдения, не заботясь, слушает ли Марина его длинную речь.

— Неужели никто больше не видит всего этого? — воскликнула она, изумленная мрачной картиной.

— Испугалась? — неожиданно улыбнулся Леонид. — Может быть, и есть небольшие преувеличения. Ведь я же еще, кроме всего прочего, редактор общезаводского «Заусенца».

— Значит, только обличениями занимаетесь?

— Ну, нет. Есть у меня кое-какие мыслишки по поводу исправления дел. Да только не так, просто все это осуществить…

— Почему?

— А потому, дорогая, что всеблагой Аллах послал нам Виталия Павловича Рассветова; он считает, что его распоряжения более незыблемы, чем законы адата. И не приведи бог, если он кого-либо невзлюбит! Вот пример с Олесем Терновым. Каждый раз у них при встрече искры летят.

— Ах, да, я и забыла об Олесе! — воскликнула Марина, словно в самом деле только сейчас вспомнила об его существовании.

— Сегодня он первый экзамен сдает. Не дали ему отпуска — опять-таки по милости Рассветова. А вообще — эту неделю он с утра.

— Вот неудачно. А хотелось увидеть его… Ну, ладно, не последний день в цехе.

Марина говорила легким тоном, скрывая разочарование. Разом потерялся интерес и к цеху, и к тому, что продолжал рассказывать Леонид.

— Я слышала, он женился? — невпопад перебила она.

Леонид остановился, словно с разбега натолкнулся на препятствие, и рассмеялся.

— Оказывается, я вопиял в пустыне! Да, представь, Олесь женился.

— А ты скоро последуешь его примеру?

— О, которая мною любима — та не станет моей женой… Пляшет много.

— Чем же плохо? Веселее жить будет.

— Жизнь не эстрадные подмостки, — глубокомысленно изрек Леонид, — а это ведь Гуля — единственная и неповторимая. Мы с ней не ссоримся только на яхте — там я ее хоть утопить могу.

Они дошли до операторной. Здесь Леонид простился с Мариной; он пошел за корреспондентом, а она открыла дверь, решив подождать Баталова и взять ключ от помещения.

В операторной ничто не изменилось за эти годы. Те же два дощатых стола, те же разнокалиберные табуретки и отполированные спецодеждой скамьи, и даже плакаты по технике безопасности, казалось, не сменялись за это время ни разу. Заметив на доске объявлений свежий листок приказа, Марина подошла. При чтении вся кровь бросилась ей в лицо, словно при ней оскорбили дорогого человека. И она обернулась на звук открывшейся двери с таким свирепым выражением, что вошедший Валентин Миронов даже приостановился.

— Что вы так хмуритесь? Здравствуйте, Марина. Я вас по всему цеху разыскиваю. Из лаборатории позвонили, чтобы мы оба пришли. Но чем вы так рассержены?

Марина с гримасой указала через плечо на приказ.

— Ах, вон что! Это Рассветов принимает воспитательные меры, чтобы не лез на рожон.

— И помогает? — с такой насмешкой спросила Марина, что сомнений не оставалось, на чьей стороне ее симпатии.

— Я и забыл, что вы самый горячий его адвокат. Но, Мариночка, он женат!

— Пoшло! — оборвала Марина.

Валентин всегда — и раньше — вызывал в ней безотчетное раздражение. То ли самоуверенность его была этому причиной, то ли изысканная внешность. Во всяком случае, все его попытки перейти на фамильярный тон не имели у нее успеха.