– Да стоило бы тебе с годик посидеть в ИТК, чтобы ночью с ножом по улице неповадно было бегать… Но мы сделаем по-другому. Помочь мне хочешь?

– Говорите! Все, что надо, – сделаю! – обрадовался тот.

– Сейчас позвони Майе и скажи буквально следующее: «Ну чё, дождалась? Завалил я твоего хахаля. Кранты ему. Поняла?..» Только сказать надо будет так, чтобы она этому поверила. Пусть тот, кто это все устроил, думает, что его затея сработала.

– Будет сделано, Борис Витальевич! – доставая телефон, Василий набрал номер.

Сообщив Майе требуемое вызывающим, нарочито блатным тоном, он нажал на кнопку отбоя и вопросительно посмотрел на Петрухина.

– Молодец, пойдет. Теперь вот что. Тебе придется, как это называется, «залечь на дно». Да, я понимаю, свою нынешнюю работу из-за этого ты можешь потерять. Но для пользы дела это крайне необходимо. Что скажешь?

– Я согласен, – твердо уведомил тот.

– И запомни. Кто бы тебя ни спрашивал, я – тяжело ранен, лежу при смерти в реанимации. Ну все, дуй!

Когда Василий скрылся в темноте, Борис набрал номер «Скорой». Пригласив к телефону своего старого знакомого, старшего фельдшера Федьченко, он попросил его прибыть на улицу Донскую. При этом брать с собой следовало только самых доверенных людей.

…Менее чем через час в реанимационной палате одной из городских клиник появился пациент с опасным ранением грудной клетки. Никого из посторонних к нему не допускали. Лечебными процедурами занимался сам завотделением. К утру вся больница знала, что сегодня ночью какой-то уголовник ударил ножом опера из областного управления.

А Петрухин, вживаясь в роль тяжело раненного, по телефону сообщил Рудакову о начатой им операции, которую спонтанно решил провести нынешней ночью.

– Считаешь, они на это клюнут? – с сомнением допытывался начальник ОблУВД. – Уверен, что этот твой Вася не развяжет где это не надо свой язык?

– Уверен, – твердо сказал Борис. – Это позволит установить степень причастности к убийству Хухминского подруги его дочери Майи.

– У тебя есть какие-то конкретные подозрения?

– Думаю, что если она и не заказчица убийства, – рассказав о случившемся с Майей, возразил Петрухин, – то и не последняя спица в колесе. Ежонова ребята пусть проверят досконально. Гарантирую – за ним есть что-то очень серьезное. Теперь эта шайка уверена, что я выведен из строя, и, вполне вероятно, несколько расслабится. Поэтому было бы неплохо Ежонова и всю его службу безопасности взять под наблюдение – вдруг где-то да засветятся? Да и за Майей с Алиной стоит присмотреть, а то как бы их не надумали зачистить.

– Имеешь в виду главного заказчика?

– Вот именно. Предполагаю, что это птица высокого полета. Из нашей «рогатки» ее не сбить. Нужны серьезные улики и факты.

Созвонившись с Михаилом Стрижовым, Борис попросил его разыскать участкового того «околотка», где проживает Майя. Объяснив ему суть задания, после минутных колебаний он наконец-то решился позвонить и Ирине. Та давно уже была на ногах. А еще на каплях и таблетках. В самом деле – обычно Борис предупреждал, если по тем или иным причинам приходил очень поздно или вообще его не было до утра. А тут – ни гугу. Сама на его телефон Ирина в таких случаях звонить никогда не рисковала. Вдруг он в этот момент где-то сидел в засаде или кого-то брал с поличным? А тут – нате вам, люди добрые, привет от жены! Но и мучиться неизвестностью было выше ее сил. Уже поздно ночью она позвонила дежурному УВД. Однако тот ничего толком сказать так и не смог…

– Ириш, здравствуй, счастье мое! – Петрухин обратился к жене, стараясь говорить без подхалимских ноток, но и без неуместного сейчас залихватского бодрячества. – Извини, позвонить никак не мог. В общем, слушай. Я в реанимации на Гусевской. Но это так, понарошку. Ты постарайся выкроить часок и как-нибудь подъехать сюда, кстати, обязательно с печальным выражением лица. Хорошо?

– А почему ты в реанимации? – В голосе жены зазвучала нешуточная тревога.

– Ириша, золотце, ты меня что, совсем не слушаешь? – запасаясь терпением, Борис снова начал втолковывать ей, как непонятливому ребенку. – Я же объяснил: это понарошку. На мне ни царапины. Но те, кто хотел бы, чтобы я здесь оказался по-настоящему, пусть в это поверят и думают, будто опер Петрухин чуть ли не при смерти. Это обычная военная хитрость. Ну, теперь ясно?

– Да, ясно, ясно… – Ирина тягостно вздохнула. – Может, мне еще и траур надеть?

– Не, Ириш, насчет траура – перебор. Рановато. Ну, в общем, жду. Кстати, никаких харчей, никаких передач. Я же сейчас якобы чуть живой. А представь себе, «чуть живого», который лопает котлеты и ветчину? То-то же!

…Майя уже садилась в свой «Форд», чтобы отправиться на работу, как к ней неожиданно подошел какой-то молоденький милицейский лейтенантик, аккуратный и подтянутый. Смотреть на него было, что называется, любо-дорого – он словно сошел с рекламно-пропагандистского плаката «Российская милиция – на защите интересов граждан». Козырнув, милиционер вежливо поинтересовался:

– Гражданка Яринцева? Майя Романовна? Я ваш участковый, лейтенант Рыбаков. Скажите, пожалуйста, вам знаком Петрухин Борис Витальевич?..

На некоторое время испытав легкий столбняк, девушка быстро взяла себя в руки и подтвердила, что такого она и в самом деле знает.

– Очень хорошо… – как-то очень официально улыбнулся лейтенант и достал из кожаной папки на «молнии» лист бумаги, озаглавленный «Протокол».

«Ничего себе! – внутренне напряглась Майя. – Вот это фокус-мокус! Это еще, чего доброго, меня будут и в прокуратуру таскать. Ну они и козлы – и Вадя, и Барон! Заварили такую кашу! Интересно, чем все это закончится?..»

Последующие пятнадцать-двадцать минут она была вынуждена ответить на уйму всевозможных вопросов. Участкового интересовало, где она находилась минувшей ночью, кто с ней был в это время, чем именно они занимались, во сколько Петрухин от нее ушел, не заметила ли она слежки со стороны «третьих лиц»… Отвечая на эти не вполне удобные вопросы, иные из которых были и вовсе из ряда вон, Майя чувствовала себя, что называется, совсем никуда.

Уведомив участкового, что минувшей ночью она была у себя дома, девушка подтвердила, что к ней заходил оперуполномоченный Борис Петрухин. А вот чем они занимались… Ну, разумеется, обсуждали те или иные вопросы, связанные с расследованием, которое в настоящее время проводит Борис Витальевич. Когда он уходил, ничего подозрительного ею замечено не было. Ну вот не было – и все тут!

Беседуя с лейтенантом и мило ему улыбаясь, она мысленно костерила на все лады «криминальных гениев», которые, так или иначе решив свои проблемы, засветили ее и, по сути, сделали главным громоотводом. Лейтенант ее ответы занес в протокол и попросил подписать бумагу в нескольких местах.

Взяв авторучку, Майя поинтересовалась, а в связи с чем ее так подробно расспрашивают о вчерашней встрече с опером Петрухиным. Совершенно спокойно, словно речь шла о том, который час или какая в данный момент погода, участковый проинформировал ее, что нынешней ночью невдалеке от ее дома некто неизвестный напал на Петрухина и нанес ему тяжелое ранение ножом в грудную клетку. Поэтому в настоящее время тот лежит в реанимации клиники на улице Гусевской.

Изобразив сокрушенное «Ах!», Майя со скорбью на лице подписала протокол. Когда лейтенант ушел, она немедленно набрала номер Вадима. Тот долго не подходил к телефону, но потом в трубке все же она услышала его недовольный голос:

– Привет… – что-то пережевывая, пробурчал он. – Чё звонишь-то? Что-то срочное?

– Да, представь себе – срочное. Помнишь, ночью мне Васька позвонил? Он еще похвастал, будто завалил опера. Так он, оказывается, не соврал. Бориса отвезли в реанимацию на Гусевскую. До тебя дошло, каких дров по своей «гениальности» вы наломали с Бароном? Я тащусь! Теперь, наверное, ищут Ваську. Меня уже, как видишь, трясут… Ты этого, что ль, добивался?

– Постой, постой, постой! Этот мент, что, остался жив?! Мать его… Живучий, зараза! А я уж было думал