«Франция чем славится —
сквозняками?»
и пока делал все это наяву,
какой-то сон в виде морской волны
стукнулся о берег
и разбился на 400 кубических
миллионов секунд —
из них каждая была тверже алмаза.
и что же?
корабль, сверкнув,
вырвался из лорнета,
взмахнул парусами
и на радостях
словно птица
исчез
вечер — это не время, а слово:
оттого оно так и светло.
воздух будущей полночью сломан,
словно звонким лучистым углом.
и в воздушно-прозрачном увечьи
загорается небо-окно:
время — это не слово, а вечер,
оттого оно так и темно
весна не на дворе, она гораздо дальше.
а на дворе лишь снег, да бывшая зима.
волшебного числа и ты не угадаешь
сосулек золотых, дитя мое, дитя.
ведь каждое число, каким бы неволшебным
каким бы никаким бы ни было оно, —
всего лишь краткий вздох бесчисленного неба
иль звездно-вечный взгляд в полночное окно
весь день настал — вдруг весь он сразу вспыхнул,
как будто бы ни ночь, ни прошлые года
на этом же мосту не сталкивались тихо
с чугунной тишиной, летящей никуда.
как будто не вода, а светлое забвенье,
подтачивая свай стальную глубину,
так рухнуло в себя, что всплесками задело
и полдень не один, и вечность не одну
там, где стоял сентябрь, на том же самом месте
теперь стоит октябрь, и странно так стоит:
как будто бы, летя, полуночные вести
пронзают не его лилово-вольный вид.
не оттого ль толпа опять так одинока,
и взгляд ее в себя безмолвно устремлен,
и, словно в тишине, в стенаньях водостока
не узнан водопад всех медленных времен
ни голому дождю с его наклонным ростом
ни древним тополям с их тополиным сном
не кажется ничто, а существует просто
как некоторый день поставленный вверх дном.
так почему же мне с его ночной тоскою
так почему ж ему с моим таким не мной
все кажется, что сон грохочет над Москвою
и хлещут тополя по сырости дневной
чем треугольней шляпа,
тем шпага веселей.
я захожу в таверну
«Трех черных лебедей».
и так черны все трое,
что даже у вина
стал голос лебединый
и красная цена.
чем треугольней мысли,
тем шляпа веселей.
но шпага не хмелеет,
хоть ты запоем пей.
ей снятся поединки
и прошлые дела.
а ночь все треугольней
от черного вина.
и все бездонней мысли,
и все безумней дно.
зато из всех затмений
осталось лишь одно:
три лебедя... три черных...
