и видят русский сон такой же или нет,
мерцает тишина как некий звук полночный,
меняя каждый миг свой век или свой цвет.
особенно одна — которая всех тише,
к которой нет пути ни слуху ни очам,
которая собой весь миг исколыхала,
сгорая и звеня, как певчая свеча.
когда родится дождь или родится ангел,
она объемлет их почти что не собой,
сквозь шелест светлых струй, сквозь
шелест светлых крыльев
заканчивая век и цвет и шелест свой
из всех старинных снов, пожалуй, самый странный
не тот, который есть, а тот, который был.
и вспомнятся дожди, как медленные страны,
влекомые на край синеющей судьбы.
в их темной глубине — такой же одинокой,
как быстрая печаль осенних облаков,
находят свою сталь мерцающие строки
и огненный наклон для вычеркнутых слов.
но вот проходит век, свеча уж догорает,
от древней темноты осталась только тень,
и воздух сам себя от края и до края
просматривает вдаль и видит новый день
луна светила полковая,
сидел наш лекарь полковой
и сочинял стихи вздыхая
качая лунной головой.
к нему придя из авангарда,
стояла муза на ветру,
костры дымились арьергарда,
был горек запах тонких струй.
и ночь, к своим стихам склоняясь,
шептала поздние слова,
и кони молча удивлялись,
и вслух тревожилась трава
кто замурован здесь? ответ один, осенний:
здесь замурован ты, осенний птицелов.
в прозрачной тишине похрустывают тени
то медленных секунд, то медленных веков.
беззвучен только свет и только боль беззвучна,
но цвет ее так мал в сравнении с ничем,
что даже черный край багрово-белой тучи
зазубривает сталь полуденных лучей.
не ангел и не дождь, а как бы некто третий
касается крылом невидимых времен,
к которым птицелов, столь праздный и осенний,
всей башенной судьбой безмолвно устремлен
однажды или никогда
или когда-нибудь сегодня
бегут вечерние года —
как облака, легко свободно.
и пламя тонкое свечей
почти невидимо колышут
и исчезают все светлей
и все заоблачней и выше.
и только детский профиль твой,
едва колышемый, вечерний,
так неразлучен с тишиной,
как бой часов — старинный, мерный.
и только детский лепет твой
так неразлучен и волшебен,
как след заоблачно-простой
в невозвращающемся небе
простившись с кем-нибудь — с какою-нибудь крышей —
уходит ветер вдаль — туда, где дали нет,
где самому себе не виден и не слышен
грохочет в облаках обмолвившийся свет.
но еще ближе крыш и еще дальше света —
какой-то странный миг, всегда стоящий здесь:
одно его крыло задумчиво воздето,
другое — (тоже за) опущено к воде.
и полночь и мосты, когда они настанут,
с тем мигом совпадут, но поздняя гроза
постигнет ли она мерцанье этой стали
