ситуации требовалось соблюсти собственные интересы, «Биноклем» отнюдь не исчерпывающиеся. И пусть крахмальные скатерти и теплый свет ламп настраивают на сентиментальный лад, Жоли водит сотрудников к Жерару не для того, чтобы их успокоить.

– Премьер подает в отставку, дитя мое, – начало было многообещающим и отчего-то скучным, – и мы должны ему в этом помочь, а заодно укрепить собственные позиции. В экстренном выпуске идет твой репортаж, подборка интервью – над ней корпит Тессье, – приблизительные списки погибших, некрологи и, самое главное, бьющий по премьеру фельетон, который в «Эпохе» был бы неуместен. Патрон решил, и я с ним согласен, спустить со сворки барона Пардона, так что позавтракаем, и вперед! Ты у нас мастер по части рагу, но в сегодняшнем вареве должны быть проклятие, катрены, недавняя провокация против де Шавине, намек на то, кому выгоден уход со сцены столь разумного оппозиционера, и вопрос о причинах неудач Республики. Почему мы, свободные от тирании, не способны повторить успехи тирана? Почему их не повторил Клермон? Что стало причиной катастрофы – заурядное стечение обстоятельств, злоупотребления в железнодорожном и военных ведомствах, чья-то злая воля? Или Сен-Мишель – последнее предупреждение неких высших сил накануне войны? Примерно так. Перец, уксус, и ящериц добавишь по вкусу.

– Завтра премьер подает в отставку, чтобы послезавтра его не съели уцелевшие депутаты, и мы приписываем это себе. За компанию с «Жизнью»…

– Завтра премьер пригласит барона Пардона в свою резиденцию и даст ему интервью-ответ, где признает свою позицию в ильском вопросе ошибкой и уступкой радикалам. Тем не менее он был готов ее исправлять вопреки проискам внутренних врагов, которые не останавливаются ни перед чем, но, чтобы вести большую войну, нужно единение всей нации, а его после басконца, как ни прискорбно, никто не достигал. Неудивительно, что граждане Республики полны дурных предчувствий, воплощением которых стал василиск, которого видят слишком много и часто, чтобы счесть это выдумкой. Глава правительства не вправе отворачиваться от очевидного и закрывать глаза на мнение народа, а народ встревожен и все чаще обращает взгляд назад, к дням величия нации.

Кто знает, возможно, Республика в самом деле себя исчерпала, но центристы по определению отрицают крайности. Голосуя за них, избиратели голосовали за умеренность и сдержанность, в нынешней же ситуации проводить эту линию не представляется возможным. Соответственно…

– Соответственно, – медленно проговорил Дюфур, понимая, что интервью по сути готово и писал его не кто иной, как Жоли, – премьер уступает место мальчика для битья Маршану и готовит розги… Только к войне не в колониях мы все равно не готовы.

– Поэтому пусть ее проигрывает радикал, а мы посмотрим. – К столику направлялся гарсон, и Жоли взялся за салфетку. – Маршан слишком глубоко увяз в критике нынешнего Кабинета, чтобы отказаться от кресла и при этом остаться в политике. С чего, по-твоему, он начнет? Не считая разоблачений и воплей в стиле «Я не боюсь».

– Выбор небогат: передать Трансатлантидскую компанию в частные руки, объявить мобилизацию и снести Басконскую колонну.

«…считая, что так называемая Басконская колонна является восхвалением ненавистной всем честным патриотам династии, символом насилия и ложной славы, отрицанием самих принципов Республики, памятником тирании и постоянным оскорблением потомков жертв тирана со стороны его нынешних приверженцев, постановляет: колонна на площади Республики будет разрушена. Помимо практической целесообразности, эта мера принесет огромную пользу, освободив Республику от отвратительного каждому честному гражданину монстра, назойливо напоминающего о позорном и проклятом периоде…»

– Никогда не следует смеяться над премьерами, – заметил осваивающий бильбоке малыш Тессье. – Мы смеемся, а они это делают всерьез. Канал, заговорщики, колонна…

Дюфур по-кокатрисски пожал плечами. К концу зимы Маршан умудрился сотворить почти все, что со злости предсказал Поль. Трансатлантидская компания стала частной. Во внешней политике был полный туман, но вероятную войну с занявшей выжидательную позицию Алеманией заменяла война с басконцем и его почитателями. Карточные вечера у Сент-Армана превратились в заговор, а сам граф – в жаждущее крови страшилище.

На защиту картежников поднялась фракция центристов, в итоге заговорщики оказались под домашним арестом, и тут в Национальное Собрание ворвалась пара десятков вооруженных дуэльными пистолетами и кинжалами юнцов. Разумеется, они называли себя «Черными василисками». Разумеется, их переловили еще в вестибюле. Разумеется, официозная пресса заголосила об имперском реванше и угрозе Республике. Разумеется, Республика стала защищаться. Были запрещены две газеты и один журнал, а простодушного «Сирано», напечатавшего картинку с собачкой, задравшей ножку на Басконскую колонну, оштрафовали на значительную сумму. После чего взялись за колонну как таковую.

В Национальном Собрании прогремело очередное: «Доколе?!» Центристы, следуя избранной политике, покинули зал, предоставив легитимистам с радикалами полную свободу. После оживленных, но не сказать чтобы напряженных дебатов решение было принято. Столичным властям было предписано во исполнение принятого решения в кратчайшие сроки колонну снести. Мэрия поинтересовалась – а за чей, собственно говоря, счет: в городском бюджете подобной статьи не предусмотрено. Пришлось вернуться к вопросу и решить с финансированием. Пятеро видных радикалов, включая премьера Маршана, и один легитимист громогласно объявили, что на такое святое дело им не жалко и собственные средства потратить… в разумных пределах.

Мэрия щелкнула каблуками и объявила конкурс на проект сноса колонны. Рассчитывали на Вебера, но создатель десятка мостов и вокзалов от предложения вежливо отказался, объяснив, что занят проектом уникальной башни и к тому же привык строить, а не ломать. Впрочем, желающих хватало и без него. Самые экстравагантные идеи – как правило, с использованием взрывчатки, мэр отверг. В итоге решили, что ликвидация имперского наследия будет осуществляться с помощью тросов и лебедок. От мысли вырыть на площади огромную яму, куда и свалить колонну, отказались – дороговато выходило, решили ограничиться специально настеленной «подушкой» из соломы и навоза. Назначенный руководить работами инженер Фонтэн обещал в кратчайшие сроки провести укладку подушки и закрепление нескольких десятков тросов, которые будут до определенного момента удерживать колонну. В ночь перед мероприятием с самого низа снимут бронзовые листы, прикрывающие гранит. Разрушение каменной основы колонны будет производиться уже днем, при публике.

– Дети мои, – объявил вечером у Жерара Жоли, – мы не вправе пройти мимо столь выдающегося триумфа, тем более что мы его предрекали, но это не повод для штрафа, так что никаких нападок на правительство и премьера. Запомните, никаких! Только опасения за безопасность зрителей, близлежащих зданий и обоняние дам, проверка финансирования проекта, сочувствие Кабинету и Маршану в их нелегкой борьбе с так и норовящим воскреснуть чудовищем и катрены, катрены, катрены…

«Церемония начнется в два часа пополудни. По нашим сведениям, ожидается присутствие…»

– Папа, я должна пойти.

– Странное желание. – Маркиз отложил газету; он выглядел сразу и растерянным, и недовольным. Эжени вздернула подбородок, она чувствовала, что у нее дрожат губы.

– Я не сказала… Жерому, – молодая женщина все же заставила себя назвать мужа по имени, – про императора. Я просто попросила остаться.

– А он тебя не послушал и, как оказалось, к лучшему. Ты с ним счастлива не была, и тебе только девятнадцать.

– Папа… Я же тебе ничего не говорила!

– В самом деле? – удивился маркиз. – Тогда как «Рассвет на Золотом берегу» оказался в твоей спальне?

Эжени слабо улыбнулась. Отцовская логика ставила в тупик почти всех, но как он догадался? И какое это имеет значение теперь? Она сыграла с судьбой на жизнь мужа, не понимая до конца, что творит. Чтобы жить дальше, нужно проделать с собственной жизнью то же самое, и… будь что будет!

– Папа, я написала мсье Маршану и попросила пригласительный билет на балкон «Гранд-Отеля». – Как