по дозе, а теперь набрались нахальства и твердите, что ничего об этом не знаете? Остальные, разумеется, тоже не знают? — Главврачиха оглядывает комнату. — В самом деле? Кто еще спит в той же палате?
Робко поднятые руки.
— И никто ничего не заметил?
— Нет, правда, мы ничего не принимали, — смелеет Мартин.
— Конечно. Застань я вас даже со шприцем в руке, вы бросите его на пол и будете убеждать, что в жизни ничего такого не видели. Ладно. Прежде чем продолжать, отправим вашу мочу на анализ.
Лечь поудобнее, расслабиться, закрыть глаза… Сосредоточиться на мысли: я совершенно спокоен.
Как вообще можно после такого расслабиться?
— Сосредоточьтесь только на том, что вы ощущаете в данный момент…
Тоска по Еве. Быть наконец с ней.
— Теперь следующее упражнение: ваша правая рука тяжелая, правая рука тяжелая… Левая рука тяжелая, левая рука…
А если все же всплывет, что я их видел?
Левая рука тяжелая…
— Вы ощущаете эту тяжесть?
Михал чувствовал страшную тяжесть. Словно громадный камень придавливал его к земле. Но совсем не в руках. И вовсе не потому, что он этого хотел.
— Отлично.
Неужели вот так все и должно было закончиться?
— Сегодня попробуем запомнить ощущение тепла, — словно издалека доносится до Михала голос психолога. — Представьте себе: по вашей правой руке струится приятное тепло… Правая рука приятно теплая…
И вот это должно мне помочь? От наркотиков!
Господи, хоть бы уж все было позади!
Снова как в зале суда. Голос, полный иронии.
— Мне очень жаль, уважаемые, но в вашей моче обнаружен опиат.
Мартин с Рихардом на возвышении, остальные на стульях вокруг. Главврачиха прохаживается по черте, разделяющей публику и исполнителей этой пародии на суд.
— Вы обязаны в конце концов признаться, кто принимал участие в контрабанде наркотических веществ в больницу!
Пауза, словно минута молчания в память усопших.
— Вы, Рихард? — Главврачиха снова поворачивается к нему.
— Я — нет.
— И как вы это расцениваете?..
Пожатие плечами.
— Значит, оба?
Рихард снова вертит головой.
— Мартин?
— Нет.
— Не ломайте тут перед нами комедию! Хочу напомнить, что в больнице все же имеется место, где вы не получите доступ к наркотикам. Изолятор в отделении для буйных! — Главврачиха обращается к аудитории: — Лично я никому не рекомендую попасть туда. Вы знаете, что это за изолятор, Рихард?
Снова невыносимая тишина.
— Голые стены, на ночь матрацы, вместо туалета параша. Это скорее репрессивная мера, а не лечебная. Впрочем, вы сами вынуждаете нас применить ее, поскольку не желаете сотрудничать. Прошу, мы вас слушаем.
Похоже, дрозд в больничном саду просто сбрендил. Единственный звук.
— Не вынуждайте нас заходить так далеко! У вас еще есть шансы договориться о лечебных мерах!
Отделение для буйных. В больнице шушукаются, что после него — только морг и кладбище. Это уже самое дно. Последняя пара метров горки и зияющая черная дыра.
— Может, вы что-нибудь ответите?
От этих молчаливых пауз у Михала сводит желудок.
— Ну что ж. К сожалению, мы вынуждены классифицировать ваше поведение как нарушение лечебного режима и отказ от назначенного судом лечения. Здесь все? — Главврачиха снова оборачивается к залу: — Эти два злоумышленника вынуждают произвести обыск в палатах. Если в ваших вещах будет обнаружен шприц или какие-нибудь психоактивные вещества, пеняйте на себя. Поверьте мне… Ни у кого ничего?.. В самом деле?
Как во время похода в восьмом классе, вспомнил Михал. Только там искали выпивку. Учителям тогда и в голову не приходило, что можно кайфовать порошками.
— Прошу всех подняться наверх…
Михал тщетно пытается унять разбушевавшийся желудок. А если они подсунули кайф в мою тумбочку, вдруг подумал он. Ощущение тяжести. Снова вызвать ощущение тяжести. Только бы это помогло! Проклятье!
— Чья это кровать? — Главврачиха сверлит глазами толпу.
— Моя! — удивленно отзывается Вацлав. На лице над рыжими усами проступают красные пятна.
— Что это такое?
Под матрацем шприц и пузырек с мутно-коричневой жидкостью.
Чернуха, соображает Михал.
— Но я… Я никогда не кололся… Даже на воле…
— Как вы объясните, что это лежало под вашим матрацем?
— Наверное, кто-то…
— Это уже переходит всякие границы. — Главврачиха оборачивается к остальным. — Кто спит в этой палате? Поднять руки!.. А, Рихард тоже? Рихард, вы в самом деле не хотите нам ничего объяснить?
— Мне нечего объяснять.
— Хорошо. Не будем нарушать дневной распорядок.
Солнечные лучи совершенно равнодушны к тому, что делается за решетками.
Я больше не вынесу, мается Михал. Он чувствует, как сердце бьется где-то почти в горле. И невыносимо болит желудок. Сидеть в кружок вместе с остальными и делать вид, будто ничего не произошло. Кто же такое выдержит?
— Рихард, может быть, здесь, в более тесном кругу, вам захочется объяснить этот ночной инцидент? — Монотонный голос молодого врача. — Что вы скажете?
— Я и сам не знаю, как все получилось. Я не имею к этому никакого отношения.
— Не пора ли наконец давать отчет своим словам? Вы понимаете, что значит вот так, самовольно прервать долговременное воздержание? Причем не только у себя, но и у другого пациента… Целых два месяца мы оберегали его мозг от воздействия наркотиков, а теперь одна доза — и все напрасно.
Пустой стул, на котором обычно сидит Мартин, как немой укор.
— По вашей вине у Мартина начались так называемые ломки — мышечные судороги, подавленность, агрессивность. Все, чего мы добились за время его лечения, пошло насмарку. Физическая зависимость, от которой он ценой страданий, не вам мне об этом рассказывать, вы сами через это прошли, избавился в тюрьме, снова восстановилась. Целый день, а может, и всю ночь возле него дежурит санитар. Чтобы предотвратить попытку самоубийства. А первая попытка уже была, вы знаете об этом? Понимаете теперь, что натворили? А что думают остальные?
Снова тишина. Михалу уже заранее нехорошо.
