за плечом, отдаваясь эхом в холодной пустоте:

 – Пожалуйста, отнеси вечером ко мне домой.

 Передо мной – листок, исписанный с одной стороны, свёрнутый пополам и ещё раз пополам. Я почему-то не могу взять его.

 – Может, ты лучше сама зайдёшь домой и оставишь там? – неуверенно предлагаю я.

 Ника качает головой.

 – Я не буду заходить домой. Прямо отсюда пойду в ментовку. Пожалуйста, ты можешь исполнить мою просьбу?

 – И как я должна смотреть в глаза твоей маме? – взрываюсь я. – Ты хочешь переложить это на меня? Она будет спрашивать, и как я ей это скажу? Как я ей объясню, почему ты напилась? Ведь я должна буду рассказать... ВСЁ ЭТО!

 – Всё не обязательно рассказывать, – говорит она тихо.

 – А сама ты не хочешь ей всё рассказать? – кричу я. – Духу не хватает? Пить и искать приключений на одно место ты можешь, а как держать ответ – прячешься!

 Лицо Ники, всегда открытое и доброе, теперь становится чужим и холодным; я никогда не видела её такой. Опустив руку со свёрнутым листком, она отступает назад.

 – Хорошо, нет так нет, – говорит она сухо. – Я пойду.

 Она идёт в прихожую одеваться, а во мне что-то страшно рвётся, как не выдержавшие груза канаты. Дыхание, слова и слёзы вместе застревают в горле, огромная железная лапища стискивает мою грудь. Шатаясь, я иду следом в прихожую и останавливаюсь в дверях, ухватившись за косяк. Я вижу спину Ники в чёрной куртке, над чёрным воротником – стриженый затылок, под курткой – ноги в сапогах. Она тянется за шапкой и видит меня. Её лицо смягчается, брови вздрагивают, она бросается ко мне и обнимает.

 – Настя! Ну что ты... Не надо, успокойся! Ну... – Она стискивает меня крепче. – Ну.

 Её губы с неуклюжей нежностью тянутся ко мне. Мои пальцы вцепляются в чёрную скользкую ткань её куртки. Её затылок – под моей ладонью.

 – Не пущу...

 Её губы заглушают мои слова, поцелуем сплющивают их безжалостно и нежно. Я цепляюсь за письмо.

 – Дай... Я отнесу.

 Она качает головой.

 – Не надо. Ты права, я не должна перекладывать это на тебя. Сама наломала дров – сама буду отвечать. Только не плачь, пожалуйста... А то я не смогу уйти.

 Её пальцы вытирают мне слёзы, она улыбается, но от её улыбки мне ещё больше хочется плакать. Я стискиваю её что есть сил, а она гладит меня по спине.

 – Настенька... Ну, пусти. Мне правда надо идти.

 Я плачу, бормочу глупое и ненужное «прости». Она устало улыбается.

 – За что?

 – За то, что так всё получилось...

 Она целует мои мокрые ресницы.

 – Ты не виновата. Просто так получилось.

 – Я очень тебя люблю, – всхлипываю я.

 Она сначала замирает, потом тихо гладит меня по волосам. Отпускает, надевает шапку, надвинув на глаза козырёк. Я хватаюсь за дублёнку:

 – Я провожу тебя!

 – Нет, не надо, – мягко говорит она. – Не стоит.

 Я всё-таки провожаю её. Мы идём по снежному накату, скрипя каблуками. Я поскальзываюсь, Ника меня подхватывает и предлагает опереться на её руку. Стоим на остановке, ждём транспорт, и она заслоняет меня собой от пронзительного ветра. Влезаем в маршрутку. По радио – весёлая песня. Люди едут по своим делам, никого не интересует, куда едем мы. Обычный день.

 Когда выходим из маршрутки, она подаёт мне руку. Наши шаги снова скрипят по снегу – последние шаги, которые мы делаем вместе. Вот оно, крыльцо, и вот дверь, в которую Ника должна войти. Две милицейских машины во дворе, расчищенные ступеньки. Где-то едут машины, идут люди, и им нет дела.

 – Ну, вот и всё, – говорит Ника. – Дальше не надо провожать.

 Я ёжусь: пронзительный ветер.

 – А может...

 Она качает головой.

 – Нет, всё. Спасибо тебе.

 Её губы прижимаются к моим, хотя нас видят. Их прощальная тёплая ласка пронзает мне сердце, слёзы снова катятся по холодным щекам, а она вытирает их мне, сняв перчатку.

 – А письмо? – спохватываюсь я.

 – Не надо.

 Она рвёт письмо, и клочки летят по ветру. Я вздрагиваю:

 – Зачем ты?..

 – Маме я позвоню, – говорит Ника. – Если разрешат. Ну, всё... – Она набирает воздуха в грудь, выдыхает, решительно глядя на дверь. – Я пошла. Ты иди, не жди меня.

 – Я подожду, – говорю я.

 – Нет, не стоит ждать, – качает она головой. – Неизвестно, как всё обернётся. Иди домой. Иди и не вини себя ни в чём. Ты не виновата.

 Она поднимается по ступенькам, берётся за ручку двери. Я хочу броситься за ней, но её взгляд меня останавливает. Перед тем как её чёрная куртка, кожаная шапка с козырьком и сапоги скрываются за дверью, она в последний раз мне улыбается.

 До Нового года остаётся неделя.