рюмочку с жидкостью, издававшей запах валерьянки, и я послушно проглотила её.

 – Ну вот, умница, – сказал он, по-отечески гладя меня по голове. –  Всё хорошо, успокойся. Всё, всё, лапушка… Ну, ну.

 Я даже не обратила внимания, что он перешёл на «ты». Я плакала оттого, что больше не слышала голоса Альбины, моё сердце рвалось к ней, а моё поведение в течение этих двух дней теперь казалось донельзя глупым. Сделал ли это со мной чудотворец доктор Якушев, или я просто поняла, как сильно я люблю её, – как бы то ни было, вместо мертвящей боли я теперь испытывала раскаяние и тоску – мучительную и одновременно сладкую. Больше всего на свете я сейчас хотела, чтобы Альбина поскорее мне перезвонила.

 – Пойдём-ка, умоемся, – добродушно скомандовал доктор Якушев, беря меня за плечи. – В ванную, голубка, в ванную.

 Я повиновалась, как послушная девочка, и у меня не возникло даже мысли о том, чтобы противиться его сильным и тёплым рукам. Я несколько раз плеснула себе в лицо водой, а он подал мне полотенце. Пока я утиралась, его рука обняла меня за талию – ласково и крепко, и я вся размякла, стала покладистой и глупой. Вдруг внутри у меня натянулась и тревожно зазвенела какая-то струнка, и я испугалась: какую огромную власть имеет надо мной этот человек! Ещё секунда его тёплого, ласкового и вкрадчивого взгляда – и он сможет делать со мной всё что захочет. Крошечный будильничек с голосом тоньше комариного писка разбудил мою собственную волю, которая собралась в пульсирующий комок у меня под диафрагмой. Его пульсация отдавала в правую руку, и ладонь этой руки я положила на плечо доктора Якушева. Он как будто слегка вздрогнул и отпустил меня. Вырвавшись из-под его чар, я вышла из ванной и вернулась на кухню.

 Там я поставила на плиту кастрюлю с водой и опустила в неё три кусочка курицы. У меня отчего-то пересохло во рту и сильно колотилось сердце. Доктор Якушев стоял в дверном проёме.

 – Ты не так проста, как кажешься, – сказал он. – Что-то в тебе есть.

 Я плеснула в стакан воды из пятилитровой бутылки и с жадностью выпила: меня вдруг одолела сильнейшая жажда. Одним стаканом её утолить не удалось, и я выпила залпом второй. На третьем меня осенило: слишком уж эта жажда странная, она не может быть естественной. Не иначе, это фокусы доктора Якушева, стоявшего у меня за спиной и буравившего меня взглядом. Ответь ему тем же, пропищал бдительный будильничек. Я на секунду закрыла глаза, ощутив под диафрагмой пульсирующий комок воли, а спиной почувствовав лёгкий холодок. Обернувшись, я в упор выстрелила в доктора Якушева взглядом, а потом быстро перевела его на вазочку с печеньем: пусть он почувствует голод такого же свойства, что и моя жажда. Наши взгляды были скрещены, как клинки, а рука доктора Якушева сама потянулась к печенью. Он съел подряд три штуки, а на четвёртой остановился и рассмеялся.

 – Великолепно… В тебе скрыт огромный потенциал. Ты сама не знаешь, кто ты есть!

 Он ослепительно улыбнулся, а потом положил на стол свою визитку.

 – Вот мой телефон – на всякий случай, если ты захочешь узнать об этом больше. Где находится мой кабинет, ты знаешь. Ну всё, больше не буду отнимать у тебя время. Когда Альбина перезвонит, пожалуйста, подойди к телефону, не заставляй её волноваться. Всего доброго.

 Я проводила его, и на прощание он ещё раз улыбнулся. Пробормотав «до свиданья», я закрыла за ним дверь.

 В его улыбке было что-то от Воланда.

 Между тем мясо в кастрюле уже кипело, и я убавила огонь, машинально взглянув на часы. Было три сорок. Я принялась чистить картошку, морковь и лук, размышляя над словами доктора Якушева: «Ты сама не знаешь, кто ты есть». Кто же я есть?

 Альбина не перезвонила – она примчалась сама. Когда заверещал домофон, я как раз резала картошку кубиками, и нож, соскользнув, порезал мне палец. Сунув пораненный палец в рот, я бросилась снимать трубку.

 – Родная, это я, – услышала я знакомый голос. – Пожалуйста, открой, впусти меня!

 Я нажала кнопку открывания двери. На лестнице слышались шаги, а я уже поворачивала в замке ключ, чтобы впустить высокую фигуру в чёрном кожаном пальто с широким ремнём и в чёрных лакированных сапогах. Едва переступив порог, она протянула ко мне руки в тугих кожаных перчатках:

 – Утёночек!

 Обняв её и прильнув к ней всем телом, я сделала Рюрику знак, чтобы он оставил нас вдвоём, но он ждал распоряжений от хозяйки.

 – Альбина Несторовна, разрешите идти?

 – Иди, – отозвалась она рассеянно.

 На кухне булькала кастрюля и лежала недорезанная картошка, но мне было сейчас не до супа: мы с Альбиной слились в прихожей в жарком поцелуе.

 – Если бы не Андрей Фёдорович, не знаю, достучалась бы я до тебя или нет, – вздохнула она.

 Меня пробрал по спине холодок. «Ты сама не знаешь, кто ты есть», – отдалось эхом в ушах. Я зябко прильнула к Альбине.

 – Аль, – прошептала я. – Этот твой доктор Якушев – Мефистофель какой-то. Я его боюсь.

 – Якушев – Мефистофель? – засмеялась она. – С какой стати?

 – Самый настоящий, – сказала я. – Это он только с виду добрый. У него взгляд – мороз по коже! По- моему, он умеет подчинять людей своей воле.

 – Да что ты говоришь, моё солнышко! – с непритворным недоумением проговорила Альбина. – С чего ты это взяла, глупенькая?

 – Пойдём на кухню, расскажу, – сказала я.

 Альбина сидела у стола, а я резала картошку и лук, тёрла морковь и рассказывала, подробно останавливаясь на своих странных ощущениях. Альбина молча слушала, поблёскивая голенищем лакированного сапога, а потом поймала моё запястье, сжала его и сказала ласково:

 – Ласточка моя, Андрея Фёдоровича не нужно бояться. Вполне возможно, что он обладает необычными способностями, но он направляет их в доброе русло. Он помогает людям.

 – Возможно, и помогает, – сказала я, высыпая лук с морковью в сковородку. – Но только в нём есть какая-то жуть. С виду он этакий добренький дядечка, а как глянет – кровь в жилах стынет! Он сказал: «Ты сама не знаешь, кто ты есть». Что он имел в виду?

 Альбина улыбалась, поворачивая за мной лицо, как подсолнух за солнцем, будто бы следя за моими передвижениями по кухне незрячим взглядом.

 – Я тебе скажу, кто ты есть, милая. Ты ангел, которого мне послали небеса, когда я уже отчаялась и потеряла надежду. Если ты меня покинешь, я умру.

 Не знаю, отчего у меня снова выступили слёзы – от чувств или от лука. Расцеловав голову и лицо Альбины, я пошептала:

 – Аля, я очень тебя люблю.

 Следующие десять минут были посвящены заправке супа. Я крутилась на кухне, как белка в колесе, хлопая дверцами шкафчиков, дверцей холодильника, включая и выключая воду, громыхая сковородой в мойке, а Альбина с улыбкой слушала звуки моей суеты. Я спросила:

 – Тебе не скучно?

 – Нет, – качнула она головой. – Я счастлива, просто потому что ты рядом. Мне хорошо, тепло и уютно. – И добавила, потянув носом: – Вкусно пахнет. Что ты готовишь?

 – Всего лишь куриный суп с вермишелью. 

 Когда суп был готов, мы съели по тарелке, потом выпили чаю, и Альбина предложила:

 – Может, ко мне?

 – Я только напишу записку и оденусь, – сказала я.

 В синих сумерках уже зажглись фонари. Крупными хлопьями падал снег, и в воздухе пахло зимой. Мы с Альбиной стояли на балконе. Мадина уже ушла, и мы были вдвоём. Тёмные очки Альбины поблёскивали из-под полей шляпы, на перилах балкона сахарно искрился снег, тёмные ветки елей поникли под тяжестью снега, а ветки клёнов были будто обвешаны ватой. Я сняла с Альбины тёмные очки и приложила пальцы к складчатым ложбинкам на месте её глаз.

 – Если бы я могла сделать так, чтобы ты снова видела…