-- Хороши краски, так и просятся на холст...

   -- А вы, господа, на охоту, как я понимаю?

   Несколько удивленные таким обращением, охотники поддакивают:

   -- Да вот, вырвались из городских трущоб свежим воздухом подышать, пострелять малость... Утка- то как? Держится в здешних местах?

   -- Это надо к Синь-озеру... В прошлую субботу ваши приезжали, по мешку набили... Стволы у них перегрелись от пальбы...

   У городских от нетерпения руки к патронташам и ружьям тянутся.

   -- Далеко ли до Синь-озера?

   -- Километров с пяток будет...

   Городские радуются:

   -- Ерунда! За часик дотопаем...

   -- Не скажите. В таком тумане, господа, да в сумерках вам без провожатого не обойтись...

   Любители опять улыбнулись при слове 'господа'. Нерешительно просят:

   -- Сослужите нам службу... Простите, как вас..?

   -- Владимир Карлович...

   -- Проводите, пожалуйста, до этого... Синь-озера...

   -- Как говаривал великий Грибоедов: 'Служить бы рад - прислуживаться тошно...'.

   -- Ну, что вы, Владимир Карлович...

   -- Да нет, я так, к слову... Хотя, быть слугой мне претит с самого рождения... Но это... Впрочем, господа, вряд ли для вас интересно...

   -- Как же, расскажите, -- просят охотники, согласные на что угодно, лишь бы попасть на кишащее утками Синь-озеро. -- Да и стемнело уже. Всё одно без вас теперь нам не добраться до Синь-озера.

   -- Ладно, с рассветом будем на месте. Патронов хватит? Стрелять много придётся. Утка там сплошным косяком идёт...

   -- Патронов нам не занимать!

   -- Тогда традиционный костёр?!

   Охотники, обрадованные присутствием бывалого человека, обещающего добычливую охоту, с готовностью согласились провести ночь за околицей деревни в компании интересного собеседника. Радостно принялись таскать сучья и бересту. Скоро костёр пылал, котелок под ним шипел и плескался похлёбкой из куриных окорочков. Позвякивали ложки, банки, стаканы.

   -- Владимир Карлович, вы как насчёт горячительного?

   -- Это ничего, господа. Это можно...

   Охотники, улыбаясь, переглянулись. Странный человек этот Владимир Карлович. Судя по манерам, не простой. Интеллигентный. Учёный, наверное, или артист...

   Выпили. Вова глотнул слегка, отставил стакан. Закусил ломтиком колбасы. Куда торопиться? Тянуть удовольствие можно сколько угодно. Он знал по опыту: к ночи все сопьются. Упадут в палатки вповалку и проснутся к полудню. Не раньше. И до заманчивого Синь-озера, нарисованного воображением Вовы, им никогда не дойти. Невозможно дойти до того, чего нет. Но сейчас разговор только начинался. И закрыв глаза, Вова млел, слушая бульканье из горлышка бутылки. Упоительные звуки! Пламя костра высвечивает лица охотников, счастливых от ожидания предстоящей охоты, тишины тёплого вечера и треска костра. Хорошо!

   -- Владимир Карлович! -- осторожно начал один охотник. -- Мы тут с мужиками заспорили: вы кто - музыкант? Писатель? Артист?

   Вова грустно качает головой.

   -- Кто был никем, тот станет всем... Помните, в известном гимне? У моего деда Франца Шлыкермана наоборот вышло... До революции был бароном, а после неё стал таксистом...

   Охотники опять переглянулись. Но куда делись усмешки, иронические улыбки? Они потрясены...

   -- Так вы... барон?

   -- По происхождению, сами понимаете... А без денег, господа, какой я барон? Вот отрою в кургане клад деда, завещанный внуку, мне то есть, и стану владельцем огромного состояния. Барон фон Шлыкерман был сказочно богат... Кстати, господа, нет ли у вас знакомого археолога? Я могу хоть завтра начать раскопки, но боюсь повредить вещи, которые бесценны: древнегреческая золотая посуда, богемский хрусталь, старинное оружие...

   Примолкли охотники. Вот это да-а! Первый раз в жизни вот так запросто с наследственным бароном сидят. Скажи кому...

   Тихо потрескивают сучья костра. Тоненько позванивает горлышко бутылки о край эмалированной кружки: подрагивают руки у наследника барона. Оно и понятно. Тут кого хочешь дрожь возьмёт. Такое состояние вдруг заполучить!

   -- Вы думаете я от нечего делать торчу в этой Гусинке? Нет, господа. Я обдумываю план раскопок. Одно неосторожное движение - и может погибнуть произведение искусства.

   Вова ещё выпил. Закусил плотно сардинами. Налил охотникам.

   -- Приезжайте следующей осенью, господа. Я в Гусинке такой отель для охотников отгрохаю! Такой сервис устрою на Синь-озере!

   Разгорячённые водкой и взбудораженные таинственным рассказом Вовы, охотники и не заметили, как осушили все бутылки. Скоро они храпели в холодных, окутанных туманом палатках. Костёр краснел затухающими угольками, и струйки дыма ещё вились над ним. Где-то в темноте лаяли в деревне собаки, раздавались пьяные выкрики:

   -- Надька! Дура конопатая! Ты на кого с коромыслом? Ну, я тебе покажу! Брось коромысло! Брось, говорю!

   Живёт в Комаровке охотник-промысловик Виктор Бычков по прозвищу Облом. Виктор - бывший оперуполномоченный уголовного розыска, лейтенант милиции, но об этом в деревне мало кто знает.

   С середины февраля до поздней осени охотничий сезон закрыт. В это время промысловики готовят новые ловушки, мастерят кулёмы и черканы, прорубают путики в таёжных дебрях к местам будущих привад, собирают грибы и ягоды для сдачи в заготпункт. А больше занимаются личным подворьем. Ведь ещё неизвестно, повезёт ли зимой, какой будет промысловый сезон, а когда во дворе корова мычит, свинья хрюкает и куры кудахчат, оно, конечно, надёжнее.

   У Бычкова в тайге всё давно приготовлено к зимнему промыслу: капканы разнёс по местам лова, путики почистил от бурелома, зимовье подремонтировал. Семьёй он не обзавёлся, домашнее хозяйство ему ни к чему. А вот пчелы - занятие для души. Всё-то у них организовано, подчинено своим пчелиным законам. Вот бы и людям так! Бычков подолгу просиживал у пчелиного летка: нервишки успокаиваются, философские мысли в голову приходят. Хорошо бы, думал он, самому на время стать пчелой. Узнать, что чувствуют они? Как, улетев за километры, находят свой домик?

   Пасека Бычкова - самая дальняя. В ключе Горелом, за Комаровкой. Если ехать в Кедровую падь, километров через пятнадцать будет свёрток. Это и есть дорога в Горелый ключ. Узкая и каменистая, она взбирается на перевал, спускается в распадок и обрывается у переката. Сверкает брызгами ручей; за ним, на золоте одуванчиков - ряды ульев. Синих, жёлтых, белых... Пахнет скошенным сеном, цветущей липой и мёдом. И над всем - несмолкающий пчелиный гул...

   Чёрная 'Волга' прошуршала колёсами по галечной россыпи, мягко вкатилась на песчаную отмель. Четверо мужчин, наголо остриженных, с автоматами выскочили из машины, подбежали к ручью. Трое жадно припали к прозрачной, прохладной воде. Четвёртый, худой и длинный, прислушивался к знойной тишине. У ног его, обутых в адидасовские кроссовки, искрился на солнце журчащий поток. Худой облизнул