-- Багульник... Багульник... бормотал он, тщетно пытаясь удержать ускользающую мысль.

   -- Багульник...

   Зеленоватые глаза, отразившие блеск огня, потухли.

   -- Ты так мучаешь себя... Стараешься вспомнить прежнюю жизнь, -- подкладывая бородачу жирные куски оленины, проговорила Ольга. Ласково пригладила ладонью его длинные волосы.

   -- Не надо так терзать себя. Смотри, как весело горит огонь... Тепло в чуме... Уютно... Вдоволь рыбы, оленины... Мягких шкур для одежды и одеял... Зачем тебе та прошлая жизнь? Здесь твой дом.

   -- Ольга, -- встрепенулся рыжеволосый. Тарелка с мясом исходила паром. Мужчина не притронулся к пище.

   -- Ольга! Кто я? Где, кем был раньше? -- нетерпеливо выкрикивал он. - Почему плачу весной, когда вижу цветы на Коротальских сопках?

   -- В ту осень Монго белковал в Согжойском ключе... -- медленно, словно нехотя вспоминает Ольга историю несчастья, случившегося на охоте. -- Медведь из валежника выскочил... на Монго бросился. А у того винтовка - мелкашка, на белку лишь и годная... Выхватил Монго нож, да поздно. Распорол ему медведь живот когтями... не вернулся Монго к ночи в стойбище. Утром пошли искать его. На берегу ручья нашли, напился Монго из него, и умер. Там и похоронили по таёжному обычаю... А в тот день под высоким кедром охотники случайно на тебя набрели... На мешок с костями похожий был... Руки, ноги - всё себе переломал... С дерева падал... Охотники к жердям привязали. Как убитого волка в стойбище принесли. Посмотрели старики, сказали: 'Шибко плохой. Помирай надо скоро...'. Ешь, ведь простынет всё...

   Умолчала Ольга как терпеливо выхаживала пострадавшего незнакомца. Спеленатый, подобно младенцу, укрытый лёгким пыжиковым одеялом, всю зиму пролежал он без движения. Бредил, непонятные слова произносил. Одно из них и могла разобрать. 'Света... Света...' -- часто повторял он.

   Жизнь для женщины теряет смысл, если ей не о ком заботиться. Всю нежность души обратила молодая вдова на больного. Немало бессонных ночей провела у его изголовья. Поила рыбным бульоном и настоями трав. Прикладывала к ранам целебные листья. Женщины стойбища забегали, любопытничали:

   -- Не пришёл в себя?

   Ольга в ответ вздыхала:

   -- В больницу бы его...

   Рация в стойбище сломана, вертолёт не вызвать. Да и не прилетит он. Которую неделю с воем гуляет по распадкам и ущельям снежная буря. Не пробиться и на оленьих упряжках. Тонок еще лёд на Коратале. Полно на нём промоин, полузанесённых снегом... Не вынести больному трудной дороги...

   В хмурый осенний вечер внесли рыжеволосого в чум Ольги. В стойбище никто не захотел брать его. В каждой семье и без того тесно, стали просить Ольгу взять пострадавшего к себе.

   -- У нас у всех полно детей и стариков. Только в твоём чуме никого нет ... Пусть полежит у тебя. Ему уже недолго осталось... В город его отправим, как стихнет пурга...

   Но шли дни... Проходили недели... Месяцы... Когда рыжеволосый открыл глаза и протянул руку к стакану с водой, радостью засветились глаза Ольги. Не напрасны были хлопоты. Не зря познала она от матери живительную силу растений. Она лечила его раны. Пригляделась к ним. И не было для неё более привлекательного мужчины, чем этот обезабраженный шрамами инвалид.

   Поздними вечерами возвращалась Ольга из тайги. Непомнящий распрягал оленя. Вносил в жарко натопленный чум мешок с добычей. Помогал мездрить шкурки...

   Она говорила с ним о погоде и охоте, рассказывала новости стойбища, не выпытывая у рыжеволосого подробности его прежней жизни. Боялась: вспомнит всё, что было раньше. Бросит одну в пустом чуме. Вернётся к прежней жене.

   Таёжные рассказы Ольги рыжеволосый слушал с вниманием. Покачивал головой, морщил лоб. В такие минуты казалось, что ум его проясняется. Но Непомнящий начинал вдруг стонать, хватал вёдра и устремлялся к реке.

   Прошли годы... и однажды рыжеволосый бородач задал вопрос, которого Ольга ждала и боялась: 'Откуда он?' С тех пор не переставал спрашивать и думать об этом...

   ... Утром, как обычно, Непомнящий вышел из чума с пустыми вёдрами. На серых сопках побурел снег. Тихо накрапывал мелкий тёмный дождь. Пара ездовых оленей остановилась у кораля. Бригадир Дандеев не спеша прошаркал болотными сапогами к соседнему чуму. В руках держал пучок тонких, корявых веток с розовыми лепестками. Девочка лет десяти, с короткими, оттопыренными косичками выбежала навстречу.

   -- Папа багульник привёз!

   Рыжеволосый бородач выронил вёдра...

   -- Багульник, -- шептали его губы, -- Багульник.

   Он стоял не шелохнувшись, боясь одним движением потерять то, что вдруг открылось ему. Словно пробудившись после долгого сна, бородатый с изумлением озирался вокруг. Всё предстало чужим и унылым. Грязный чум, облезлые шкуры на нём... Вонючий кораль... Железная бочка, доверху налитая водой... Вёдра валяются под ногами...

   Девочка, принявшая багульник из рук отца, пошла в чум. Бородатый не отрывал глаз от букета. В скромных, розовых цветах заключалась вся его жизнь. Вот сейчас девочка унесёт багульник... Он опять забудет всё и останется здесь навсегда. Ему стало страшно.

   -- 'Постой, не уходи!' -- хотел закричать он, но маленькая эвенкийка уже скрылась в чуме. Бородатый отчаянно рванулся за ней. Споткнулся о пустые вёдра, упал на сломанные нарты. Утёр вспотевший лоб. Сердце билось и, казалось, было готово выскочить из груди. Он вспомнил! Вспомнил такое же пасмурное утро... Распахнутую на балкон дверь... Обидные выговоры жены: 'Неудачник! Тебе ни до чего дела нет! Уж какую зиму хожу в старом пальто, а ему хоть бы что! А сапоги! Разве это сапоги?!'

   Отчётливо представил пальто Светланы, доброе ещё пальто. С норковым воротником и такой же шапкой. А раньше с соболями было. Полгода на него работал... Моль то пальто съела.

   Да... Он стоял тогда на балконе и курил. И хмурился. Он никогда не улыбался. А всё из-за Светланы... Вечно ей денег мало... А в то мартовское утро настроение было особенно поганое. Синицы распевали. Весеннему теплу радовались. Ребятня во дворе визжала... Собаки с лаем по двору носились. Не радовался оттепели он один. Скверно на душе было. Пусто. Как в кармане шофёрской тужурки после дальнего рейса... На 'КАМАЗе' работал... На рефрижераторе... Всю страну исколесил, месяцами мотался с грузами... Деньгу зашибал... На сапоги финские... На золотую цепочку... На сервиз хрустальный... Вот и фамилию свою вспомнил... Черников... Юрий Черников! Шофёр первого класса.

   -- Боже мой! -- простонал бородатый. -- Она там ... без меня...

   Он вскочил, пнул валявшееся ведро. Заметался по двору в припадке дикой, близкой к сумасшествию, радости.

   -- Черников я! Черников... Ольга! Я всё вспомнил! Домой! Света! Я лечу к тебе!

   Бородатый забежал в чум, лихорадочно схватил рюкзак, набивая его чем попало.

   -- Еду домой! Ольга! Ты слышишь? Я вспомнил! Черников я! Юрий!

   -- На чём лететь? Вертолёт завтра будет... Снаряжение, продукты привезёт..., -- спокойно ответила Ольга. -- Завтра и улетишь. -- И достала из чемодана новый костюм.

   -- На тебя в самый раз будет. Монго так и не успел надеть.

   В мягком вагоне 'Байкала' пассажиры искоса поглядывали на рыжего бородача. На столике в банке с водой перед ним стояла ветка багульника. Черников неотрывно смотрел на неё, не замечая ни любопытных взглядов, ни быстро меняющихся за окном картин природы. Он помнил день, когда ушёл в тайгу.

   ... Приближалось 8-е марта. Хотелось что-то подарить Светлане... Были бы деньги... 'Мерседес' подарил бы... Шубу норковую... Колье с бриллиантами... Но в том и беда, что в бумажнике вместе с водительскими правами лежали всего-навсего несколько смятых бумажек. Много ли на них купишь?!

   Он клял себя, что не замылил с получки часть денег на подарок.

   Черников помнил, как чертыхался в то утро. Какой идиот выдумал этот бабский праздник? Ходи, ломай голову... Цветов бы купить... Тюльпанов...

   Да, так и было... Набросил на худые плечи затёртую дублёнку, нахлобучил на голову вышарканную