записной книжке имя Крозетти и никак не могли оставить это без внимания. Ролли их интересовала мало. Правда, сообщение об ее исчезновении пробудило их любопытство, но оно тут же угасло, едва Крозетти рассказал о письме из Лондона. Покинуть страну — не преступление. У Крозетти хватило ума не высказывать своего мнения об убийстве профессора. Разговор занял двадцать минут (часть времени ушла на воспоминания о покойном лейтенанте Крозетти), а потом они отбыли в весьма радужном настроении, особенно для детективов, расследующих дело об убийстве.

Совсем иное дело — когда копом становится твоя сестра. Сорок минут спустя прибыла Патти Долан, и Крозетти говорил с ней совсем иначе. Убедив Патти в том, что является лишь второстепенной фигурой в жизни жертвы, он спросил:

— Ну, и что вы там у себя об этом думаете?

Он имел в виду ее товарищей-копов, но, спрашивая, бросил быстрый взгляд на мать.

— Ну, что он был британец и гей, — ответила Патти. — Считается, что убийство совершено на сексуальной почве.

— Сомневаюсь.

— У тебя что, был секс с ним? — спросила старшая сестра. — Ты осведомлен обо всех его вкусах?

— Нет, с чего ты взяла? Просто когда я его увидел, то подумал: вот Патти он бы понравился. Он толстый, лысый и все время потел…

Это, безусловно, был намек на Джерри Долана, ее мужа. Дети в семье Крозетти не считали зазорным обсуждать физические недостатки своих близких. Патти Долан, пока росла, достаточно натерпелась от этого. Приземистая женщина с грубоватыми чертами лица, она сильно смахивала на портрет своего папы: те же черные волосы, но материнские голубые глаза.

— Кто бы говорил, — сказала она и привычным движением попыталась ткнуть Крозетти в живот.

Он отпихнул ее руку.

— Нет, серьезно. Думаю, тебе известно, что несколько лет назад профессора обманули, всучив ему подделку. Там были замешаны большие деньги. Ну, он и отыгрался, оценивая рукопись. Это свидетельствует о плохом характере.

— Что вполне может распространяться и на его сексуальную жизнь. О чем ты, собственно, хочешь сказать?

— Сам не знаю, — ответил Крозетти. — Но что-то тут не так. Он обманывает меня и скрывается в Англию. Кэролайн Ролли ломает свою жизнь и тоже сбегает в Англию. Или, по крайней мере, так она пишет в письме. Булстроуд возвращается, его пытают и убивают. При нем нашли рукопись?

— Не знаю. Не я веду это дело.

— Ну, если она пропала, вот вам и мотив.

— Сколько она стоит?

— Трудно сказать. Фанни говорит, на аукционе можно получить тысяч пятьдесят.

Детектив Долан вскинула бровь и оттопырила нижнюю губу.

— Большие деньги.

— Это ничто по сравнению с настоящей ценой.

— Что ты имеешь в виду?

Крозетти посмотрел на мать.

— Рассказать ей?

— Если не хочешь, чтобы она выбила из тебя признание, — ответила Мэри Пег.

Крозетти рассказал о том, что им известно и к чему, предположительно, ведет письмо Брейсгедла.

— Ты веришь в это? — спросила Патти у матери.

— Не знаю. Фанни говорит, что оригинал, который у нас есть, действительно относится к семнадцатому столетию. Значит, не исключено, что и письмо Брейсгедла тоже. Может, где-то лежит неизвестная рукопись пьесы, спрятанная Уильямом Шекспиром. Возможно, Булстроуд узнал о ней. В Англии он мог рассказать кому-то об этом, а слух мог дойти до тех, кто готов убить человека за деньги.

— Слишком много «возможного», ма. Мне не нравится, что Алли угодил в самую гущу событий, приведших к жестокому убийству. И что он связан с исчезнувшей женщиной.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Крозетти.

— А ты погляди на историю с точки зрения полицейского. Если допустить на минутку, что убийство произошло не на сексуальной почве, как считают у нас, то все очень сильно смахивает на жульничество. Кто-то с самого начала задумал втянуть в него Булстроуда. Кто-то специально спрятал поддельные бумаги в старых книгах, чтобы их обнаружил другой человек — эта женщина Ролли, который непременно понес бы их к Булстроуду… Ну, что ты качаешь головой?

Крозетти сказал, с некоторым раздражением:

— Нет, бумаги подлинные. Я был там, Патти. Это чистая случайность — случился пожар, и книги велели уничтожить.

— Да, но вдруг бумаги уже были у нее наготове, и она лишь сделала вид, что нашла их в книгах.

— И кто-то засунул их под обложки томов, рассчитывая на пожар? Чушь. Я собственными глазами видел, как Ролли доставала их.

— Тоже мне, доказательство! Любой ловкий мошенник проделает такой фокус. Прости, но стоит мне услышать о тайном сокровище и таинственной рукописи, и я сразу же хватаюсь за кошелек.

— Это нелепо! — Крозетти возвысил голос. — Рукопись настоящая, написанная реальным человеком, и шифр — самый настоящий шифр. Спроси Фанни, если мне не веришь. Или Клима.

— Клима?

— Да, он у нас гостит. В твоей бывшей комнате.

Патти посмотрела на мать, и та произнесла:

— Пожалуйста, не смотри меня взглядом полицейского, Патриция. Это почтенный польский джентльмен, он помогает нам расшифровывать письма. И, должна сказать, ты ведешь себя с братом чересчур подозрительно и даже несправедливо.

— Прекрасно. — Миссис Долан сдержала вздох. Нельзя встревать между Мэри Пег и ее «малышом», это вечно создавало проблемы. — Но если появляется некий сладкоречивый тип со свертком, где, по его словам, рукопись Шекспира, и хочет получить за нее десять тысяч верных денег…

— Ох, не говори глупостей! — почти одновременно воскликнули мать и сын, что получилось довольно забавно и отчасти сняло напряжение.

Семейный детектив заявила, что будет отслеживать развитие дела Булстроуда и держать их в курсе, если появится что-то новенькое.

Как только она ушла, Мэри Пег сказала:

— Пойду спрошу, не хочет ли Ради кофе. По-моему, он всю ночь не спал.

— Ради?

— Ох, занимайся лучше своими делами!

С этими словами Мэри Пег отправилась на кухню, оставив Крозетти размышлять над такими до сих пор не связанными между собой категориями, как «мать» и «роман». Он пошел на работу, где ему пришлось помалкивать о своей осведомленности касательно Булстроуда и недавних событиях. Сидни Глейзер нудил о том, как потрясает убийство хорошо известного тебе человека, и о том, что все случившееся является еще одним подтверждением падения этого города и всей западной цивилизации. Когда Крозетти вечером вернулся домой, в лицо ему ударил аромат тушеного мяса. Его мать и Радислав Клим пили на кухне херес и смеялись. Мать не сидела у поляка на коленях, но Крозетти не удивился бы, если бы было именно так — учитывая общую атмосферу, сформированную не только паром, что поднимался над кастрюлей.

— Привет, дорогой, — весело приветствовала сына Мэри Пег. — Хочешь хереса?

До сих пор Крозетти ни разу не встречали так по возвращении домой. Он посмотрел на мать и пришел к выводу, что она помолодела лет на десять. Два ярких красных пятна пылали у нее на щеках, во взгляде ощущалась какая-то нервозность, будто она снова стала девушкой и болтала с парнем на крыльце, зная, что отец бродит где-то поблизости. Клим встал, протянул руку, и Крозетти пожал ее. У него возникло чувство, что это кино; но не то, какое ему когда-либо приходилось или хотелось смотреть, а один из