Спустя сутки ремонт был закончен. Для пробы запустили машину, запыхтел и «Чухонец». Дав машине поработать с час, Пыхачев приказал гасить топки. Поставили кливера, стакселя и контр- бизань. Дул свежий норд-ост, моросило. Заметно накренившись на левый борт, корвет резал бейдевиндом Немецкое море, нацеливаясь в пролив между Шетлендскими и Оркнейскими островами.

Свободные от вахты офицеры собрались в кают-компании. Цесаревич Михаил Константинович отсутствовал, о чем вслух никто не пожалел. Посочувствовали только его камердинеру, ударившемуся во время шторма головой о переборку и по сию пору лежащему пластом. Отсутствовали умаявшийся доктор Аврамов и тяжко страдающий от качки судовой священник отец Варфоломей, зато присутствовали статский советник граф Лопухин и полковник Розен. Кипел пузатый самовар; вестовой Пыхачева разносил в подстаканниках чай с лимоном, и каждый желающий доливал в чай рома по потребности. Потребность имелась у всех.

– Душевно-то как, господа, – с удовольствием откинувшись на спинку стула, молвил Канчеялов. – Сейчас пойду к себе да и сосну часиков семь. Как говорят в народе, заеду к Сопикову и Храповицкому.

Мичманы Завалишин, Корнилович и Тизенгаузен взглянули на него с завистью. Немолодой лейтенант, проплававший с Пыхачевым не один год, вне вахты мог позволить себе поддаться усталости и не скрывать этого. Им же приходилось вести себя молодцами – даже в кают-компании блюсти выправку и не клевать носом.

– Да, устали люди, – поддержал тему Фаленберг. – Не завидую я тем, кто сейчас на вахте. Зато поработали на славу.

– Истинная правда, лейтенант, – отозвался Лопухин, хотя его никто не спрашивал. Некоторые посмотрели на него с неудовольствием, а некоторые и с удивлением: какую такую работу выполнял у себя в каюте этот непонятный и неприятный господин? Но графа это нисколько не смутило. – Работа, конечно, не волк, а гораздо хуже – в лес не бежит, зато как набросится, так успевай только отмахиваться. Но дело сделано. Эй, любезный, еще чаю!

Вестовой подал стакан. Цербер подул, отхлебнул, сморщился и потянулся к бутылке рома.

В кают-компанию вошел Враницкий, спокойный и мрачный. Непромокаемый плащ старшего офицера блестел от дождя, с башлыка капало. Повесил плащ на вешалку, подсел к столу. Скосил глаз на вестового, и тот мигом кинулся за чаем.

Налил, однако, всего полстакана и сам же долил ромом доверху – знал привычки старшего офицера.

– Как дела, Павел Васильевич? – осведомился Пыхачев.

– Дела как сажа бела, Леонтий Порфирьевич. На вахте гардемарины. После аврала устали очень. Держатся, но едва-едва. – Враницкий взглянул на карманный хронометр. – Десять тридцать. Еще полтора часа. Я приказал выдать им по лишней чарке. Сдюжат. Остальные дрыхнут без задних ног. Да, вот еще что… та свинья, ну пегая, что сомлела в шторм и на боку валялась, сломала, оказывается, ногу. Я приказал забрать ее на камбуз.

Враницкий отхлебнул разом треть стакана и немножко просветлел лицом.

– А барометр-то понемногу поднимается, господа. Могу поспорить на хороший табак: к концу этой вахты увидим солнце. Но похолодало. Люди работают в бушлатах, а марсовые и в бушлатах мерзнут.

– Скверные широты, Павел Васильевич, – пожаловался Канчеялов. – Жду не дождусь, когда спустимся на зюйд. Я ведь, господа, родом из Тифлисской губернии, так что отроду теплолюбив и жароустойчив. Предпочитаю, знаете ли, теплые моря. Оттого я и машинный инженер, что близ котлов всегда жарко. Никогда не понимал наших поморов. Ну что это за моря: десять месяцев в году холода, туманы, штормит то и дело…

– Зубы стучат, – вставил Лопухин с непонятным значением.

Розен, молча пьющий чай, бросил на него быстрый, не лишенный удивления взгляд. Корнилович чуть заметно поморщился. Тизенгаузен саркастически скривил тоненький остзейский ус.

– Стучат – не то слово, – без энтузиазма отозвался Канчеялов. – Лезгинку пляшут. Ну-с, кто как хочет, господа, а я с разрешения командира отправляюсь на боковую. И вам того же желаю. Спокойной ночи!

– Пойду и я, пожалуй, – зевнул Лопухин и в самом деле вышел. Поежился. Моросить перестало, а ветер, кажется, стихал понемногу и уже не так яростно трепал снасти, но был он студен, как с ледника.

На шканцах графа догнал Розен.

– Я вас не понимаю…

И осекся, встретив насмешливую улыбку.

– А что тут понимать? Все проще простого. Операция входит в решающую фазу. Имя английского агента я назову вам уже сейчас. Иванов, вестовой нашего каперанга. Иванов Петр Фомич, матрос первой статьи, по пашпорту русский, двадцати пяти лет, росту среднего, светловолос, лицом чист, особых примет не имеет, происхождением из мещан города Моршанска, по суду непорочен, в штрафных не состоял, добронравен, поведения примерного, имеет медаль «За усердную службу», полгода назад переведен на Балтику из Каспийской флотилии по личному прошению. Полагаю, вам понятно, что кости настоящего Петра Иванова гниют сейчас в какой-нибудь яме посреди России или покоятся на дне неизвестного водоема. Вполне обычная легенда внедрения для агента-нелегала. К сожалению, мы еще не имеем технической возможности снабжать пашпорта дагерротипными портретами их владельцев, но если бы даже и имели, то портрет будет нетрудно подменить. Приметы же – вещь ненадежная.

– Да, но почему он попал именно на «Победослав»?..

– А как вы думаете, полковник, куда имеет все шансы попасть опытный матрос, который лицом чист, физических недостатков не имеет, добронравен и поведения примерного? Вдобавок, грамотный – я забыл упомянуть эту деталь, – но не чересчур образованный? Уверяю вас, он мигом окажется в списке кандидатов на зачисление в команду одной из императорских яхт или такого судна, как «Победослав». Поначалу его, конечно, помаринуют во флотском экипаже, присмотрятся – не пьяница ли? не увлекается ли политикой? – и если ответ удовлетворительный, а вакансия имеется, то и дадут «добро». В любом случае, куда бы агент ни внедрился, он будет ждать, как тигр в засаде, и когда-нибудь принесет немалую пользу своим хозяевам.

Розен только выругался сквозь зубы. Лопухин улыбался.

– А у меня к вам просьба, полковник. Обещаете исполнить?

– Смотря какая просьба.

– Ничего особенного. Сейчас я вернусь к себе в каюту и вздремну часок-другой. Вы же, человек железный, покурите это время… ну, скажем, вот здесь. Отсюда вам будет прекрасно видно. Если вестовой проявит желание срочно навестить кубрик – а я уверен, что такое желание у него возникнет, – не сочтите за труд немедленно известить меня. Мой слуга, увы, для этого не годится, а больше мне рассчитывать не на кого. Сделаете?

– Черт с вами, побуду в роли филера. – Розен фыркнул. – При двух условиях. Первое: вы никому об этом не расскажете. Обещаете?

– Да.

– И второе: я, как тот суворовский солдат, должен знать свой маневр. Выкладывайте.

– Извольте. В самом начале похода я как бы невзначай проверил лже-Иванова на знание английского языка. Он и ухом не повел. – Лопухин поморщился. – Признаюсь вам, этот грубый эксперимент был довольно-таки безответственным с моей стороны. Впрочем, нет худа без добра. Агент насторожился, что в определенных обстоятельствах тоже неплохо. Только что я подкинул ему еще порцию пищи для ума: подчеркнул, что мое дело сделано, и намекнул насчет зубов. Вы поняли, что я имел в виду, и он понял. Я наблюдал за ним, и он себя выдал. Совсем чуть-чуть, но мне хватило. Теперь я точно знаю, что догадка о зубчатом редукторе верна, а вестовой знает, что находится под угрозой разоблачения. Кроме того, он совершенно справедливо предполагает, что мне неизвестен его сообщник. О дальнейшем вы, я уверен, догадаетесь сами. Ну-с, желаю вам не скучать. – И граф, слегка поклонившись, застучал каблуками вниз по трапу.

Прошел он, однако, не к себе, а в каюту слуги. Убедился, что никто этого не видел, и осторожно притворил за собой дверь.

Еропка, лодырь неисправимый, сладко дрых на койке, натянув одеяло до самой макушки. Наверняка уже оклемался после шторма, но длил удовольствие. Ладно, пусть дрыхнет. Лопухин сел на рундучок, проверил,