галлонный кувшин воды. Когда я наливал воду в стакан, руки у меня дрожали. Уж я-то знал, что, когда скажу об этом своим, будет скандал. Отец обязательно поговорит с Леоном Сприулом.
Я подал Хэнку стакан. Он быстро осушил его, облизал губы и сказал:
– Еще один принеси.
Трот сидел и наблюдал за нами. Я опять побежал в дом и опять налил воды в стакан. Хэнк выпил и его, потом сплюнул мне под ноги.
– Ты хороший парень, - сказал он и бросил мне стакан.
– Спасибо, - ответил я, поймав его.
– А теперь оставь нас вдвоем, - велел он и улегся на траву. Я вернулся в дом и стал дожидаться маму.
Сбор хлопка можно было заканчивать в пять, если было такое желание. В пять Паппи отвозил прицеп с хлопком к дому. Но можно было и продолжать работать дотемна, как работали мексиканцы. У них была просто поразительная выносливость. Они продолжали сбор, пока невозможно уже было разглядеть в темноте белые шарики волокна, потом шли полмили до амбара, таща на спинах тяжеленные мешки, потом разводили возле амбара костерок и съедали свои тортильи, прежде чем забыться тяжелым сном.
Все Спруилы собрались вокруг Трота, который в тот короткий период, что они его разглядывали, умудрился выглядеть еще более больным. Как только они убедились, что он жив и даже может сидеть, то сразу же переключили свое внимание на ужин. Миссис Спруил развела костер.
Потом Тротом занялась Бабка. Она выказала крайнюю озабоченность, и, мне кажется, Спруилы это оценили. Но я-то знал, что она просто хотела осуществить на бедном Троте очередной эксперимент по применению своих варварских методов лечения. Поскольку я был самым младшим из ее пациентов во всей округе, то всегда становился подопытным кроликом для проверки очередного нового снадобья, что она готовила. И по собственному опыту знал, что она может состряпать такое зелье, от которого Трот вскочит со своего матраса как встрепанный и понесется, как ошпаренная кипятком собака. Через пару минут Трот начал что-то подозревать и уже не спускал с нее глаз. Он уже получше воспринимал окружающее, и Бабка рассудила, что ему не нужно никаких лекарств, во всяком случае, пока что. Но велела наблюдать за ним и обещала завтра осмотреть его еще раз.
Моей самой тяжелой обязанностью во второй половине дня была работа в огороде. Я считал, что это очень жестоко - просыпаться до рассвета, весь день вкалывать в поле, а потом еще полоть огород перед ужином. Но всегда помнил, как нам повезло, что у нас такой замечательный огород.
Когда-то, еще до моего рождения, наши женщины выбрали несколько небольших участков плодородной земли около дома и наложили на них руку. Не знаю, как маме удалось забрать весь огород в свое распоряжение, но теперь это была полностью ее епархия.
Огород был расположен в восточной, самой тихой части двора, подальше от кухни, амбара и курятника. Подальше от грузовика Паппи и короткой грунтовой подъездной дороги, где парковали машины наши редкие посетители. Он был окружен оградой из проволочной сетки высотой в четыре фута - ограду ставил отец под руководством мамы. Она защищала огород от оленей и прочих животных.
Кукуруза росла вдоль изгороди, так что, едва закрыв за собой шаткую калитку и закрепив ее ременной петлей, ты оказывался в тайном мире, укрытом высокими стеблями.
Моя работа состояла в том, чтобы таскать плетеную корзину следом за мамой и складывать в нее все, что она считала созревшим. У нее тоже была корзина, и она заполняла ее помидорами, огурцами, тыквами, перцами, луком и баклажанами. При этом она тихо разговаривала, не обязательно со мной, но вообще с огородом.
– Проверь-ка, как там кукуруза, ладно? А вот эти съедим через неделю.
– Да, мэм.
– А тыквы как раз созреют к празднику Хэллоуин.
– Да, мэм.
Она все время охотилась за сорняками, этими нарушителями границы, которым, правда, недолго удавалось выжить в нашем огороде. Заметив их, она останавливалась, тыкала пальцем и говорила:
– Выполи, пожалуйста, эти сорняки, Люк, вон те, возле арбузов.
Я ставил свою корзину на пыльную тропинку и мстительно полол грядки.
В конце лета работа в огороде была совсем не такой тяжелой, как ранней весной, когда надо было вскапывать грядки, а сорняки росли быстрее, чем овощи.
Длинная зеленая змея заставила нас на секунду замереть, но тут же исчезла в заросли бобов. В огороде всегда было полно змей, безвредных, неядовитых, но все равно змей. Мама не очень их боялась, но мы всегда уступали им дорогу. А я все время опасался, что, протянув руку за огурцом, вдруг почувствую, как в ладонь впиваются змеиные зубы.
Мама очень любила этот маленький участок земли, потому что это был ее собственный участок и никому более он был не нужен. Она относилась к нему как к святилищу. Когда все взрослые набивались в дом, ее всегда можно было обнаружить в огороде - она там разговаривала со своими овощами. Грубые слова в нашей семье звучали редко, но когда такое случалось, мама тут же исчезала в этом своем убежище.
К тому времени, когда она закончила сбор овощей, я уже с трудом тащил свою корзину.
Дождь не продвинулся дальше Сент-Луиса. Ровно в восемь вечера Паппи включил приемник, повозился с настройкой и антенной, и в кухне раздался голос Харри Карая, скрипучий голос, всегда рассказывающий про «Кардиналз». Любимой команде еще предстояло сыграть в этом сезоне порядка двадцати игр. Лидировали «Доджерс», «Джайантс» были на втором месте. Такое нам было трудно пережить - «Кардиналз» занимали в таблице только третье место. Болельщики «Кардинлз», естественно, ненавидели всех этих янки, и то, что любимая команда тащилась за двумя нью-йоркскими в своей собственной лиге, было совершенно непереносимо.
Паппи был того мнения, что главного тренера команды, Эдди Стэнки, уже давно следовало бы выгнать. Если «Кардиналз» выигрывали, то только благодаря Стэну Мьюзиэлу. А если проигрывали, причем с теми же самыми игроками на поле, то всегда по вине менеджера.
Паппи и отец сидели рядом в качалке. Ржавые цепи, на которых она была подвешена, жутко скрипели, когда они тихонько покачивались. Бабка с мамой лущили бобы и горох на другой стороне нашей маленькой веранды. Я устроился на верхней ступеньке, поблизости от приемника, наблюдал, как там возятся Спруилы, заканчивая на сегодня свои дела, и дожидался вместе со всеми, когда жара наконец спадет. Мне точно не хватало привычного шума старого вентилятора, но я прекрасно знал, что этот вопрос лучше не поднимать.
Разговор начали женщины - они принялись обсуждать свои церковные дела, предстоящее осенью собрание всех прихожан, общий торжественный обед на церковном дворе. Какая-то из блэк-оукских девиц вышла замуж в Джонсборо, бракосочетание проходило в большой тамошней церкви, а ее муж вроде бы человек с деньгами - подобные темы всегда обстоятельно обсуждались по вечерам. Я никак не мог взять в толк, почему женщины все время возвращаются к этому вопросу.
Мужчинам оставалось только молчать - им нечего было сказать по вопросам, не относящимся к бейсболу. Паппи мог молчать подолгу, да и отец был не лучше. Конечно, они, как всегда, беспокоились по поводу погоды и цен на хлопок, но сейчас слишком устали, чтобы высказывать свою озабоченность вслух.
А мне было достаточно просто сидеть и слушать, закрыв глаза и представляя себе «Спортсменз-парк» в Сент-Луисе, огромный стадион, где могли уместиться тридцать тысяч человек,
