двенадцать-десять. Средний балл для Нью-Йоркского университета – тринадцать-семьдесят.
Черил вздыхает и издает какие-то нечленораздельные звуки.
– Честное слово, – говорит она. – Она меня в гроб вгонит. И какие у нас шансы?
– Очень маленькие. Сегодня утром они готовы были прислать ей отказ, но я уговорила Эда подождать до разговора с вами. Но если честно, с двенадцать-десять и с такими оценками она не попадет даже в колледж из пятидесяти лучших.
Кстати, я понятия не имею, какие колледжи входят в список пятидесяти лучших. Я этой классификацией никогда не пользуюсь. Все эти списки – полная глупость, и по ним никак невозможно определить, подходит колледж или нет. Однако чрезвычайная ситуация требует чрезвычайных мер. С ней надо говорить на том языке, который она понимает, и, судя по судорожному вздоху, она меня таки поняла.
– Нет-нет, – говорит она, – Так не пойдет. – Она замолкает, и я прямо слышу, как крутятся колесики в ее голове. – Давайте я поговорю со Стефаном, а потом снова свяжусь с вами. Мне надо знать, что он думает об этом.
– Хорошо. Я постараюсь уговорить их, чтобы они взяли ее по общему списку, тогда мы сможем выиграть время, но вам нужно прийти к какому-либо решению до конца зимних каникул.
– Все понятно. Спасибо за вашу честность, Лара. Это теперь такая редкость.
Ну вот, теперь мне стыдно. Но я ведь действительно хочу, чтобы Тик поступила, и не только из-за договора с Линдой. Она мне просто нравится. По крайней мере нравилась до сегодняшнего утра.
– Ну что вы, – говорю я. – Это моя работа. Черил еще раз благодарит меня, прощается, и я уже вешаю трубку, но из нее продолжают нестись вопли.
– Лара, постойте, вы меня слышите?
– Да, – говорю я, поднося трубку обратно к уху. – Я слушаю вас.
– Вы уже выяснили, кто у вас будет?
– Да, – говорю я. – Девочка. Она колеблется пару секунд:
– Сочувствую. Вы даже не представляете, во что вляпались.
– Ну что ж, – говорю я. – Спасибо за вашу честность. Это теперь такая редкость.
Она смеется:
– Согласна. Счастливо, до связи.
Ровно за три минуты до звонка занимаю позицию у кабинета государства и права. Заглядываю через застекленную дверь и вижу Тик. Она сидит на заднем ряду и, скрючившись, читает книжку под столом. Неудивительно, что у нее сплошные «С». Пора с деточкой серьезно поговорить.
В этот момент я слышу свое имя, причем голос идет откуда-то сверху. Поворачиваюсь и вижу Марка, который перегибается через лестничные перила и уже наполовину висит в воздухе.
– Здрасьте, миссис Стоун, у вас есть минутка? Я смотрю на часы:
– Одна минута ровно. И сделай одолжение, встань нормально, я не могу на это смотреть.
Марк возвращается в вертикальное положение и скачет вниз по лестнице.
– Извините, я не думал, что напугаю вас, – говорит он.
Все-таки мне удалось вдолбить в мерзавцев страх божий. Правда, не во всех, увы.
– Друг любезный, у тебя осталось двадцать три секунды, – говорю я.
– Хорошо. Я добавил к своему списку еще несколько колледжей, как вы мне сказали.
– Молодец. И ты собирался рассказать мне какие?
– Так точно, миссис Стоун, – говорит он. – В общем, я добавил университет Бакнелл, Вандербильд и Нью-Йоркский. Что вы думаете?
– Интересный выбор. Ты, надеюсь, понимаешь, что это очень разные заведения?
– Да, я знаю. Но я решил, что не стоит торопиться с окончательным решением, пока я не смогу сам туда съездить и разведать обстановку.
Урок закончился, детки начинают вставать, я вижу, как Тик утрамбовывает барахло в своей гигантской сумке.
– Звучит как генеральный план. Только постарайся, чтобы все формы были у меня до того, как начнутся зимние каникулы. На каникулах я не работаю, capisce[35]?
– Да, мистер Корлеоне. Они будут у вас завтра, клянусь.
Марк салютует, разворачивается и уходит, и в этот момент в дверях появляется Тик.
Не говоря ни слова, я хватаю ее за локоть и отволакиваю на несколько шагов от двери, чтобы нас не растоптали выходящие из класса детки.
– По-моему, нам надо поговорить, – говорю я. Судя по ее пришибленному виду, она прекрасно понимает, о чем надо поговорить.
– Вы узнали про мои результаты CAT? – спрашивает она.
Я киваю.
– Почему ты мне не сказала? Я думала, мы договорились – без всякой хуйни?
Между прочим, Стейсина техника употребления ругательств в разговоре с подростками стала в итоге весьма эффективной стратегической программой этого года. Особенно с Тик.
– Я знаю, – говорит она. – Извините. Я же не специально. Просто я понимала, что вы обломаетесь, и не хотела говорить.
Если бы это было так, я была бы очень тронута, но меня не оставляет ощущение, что мною просто манипулируют.
– Нет, ты уж извини: я тебе не верю. Я делаю все, что в моих силах, а ты старательно, шаг за шагом все портишь. Уже не важно, насколько у тебя говенные результаты CAT. Ты пойми всю нелепость ситуации: я узнаю о твоих результатах от члена приемной комиссии. Это удар по моей профессиональной репутации, а тебе моя профессиональная репутация нужна больше всех, если ты хочешь, чтобы я помогла тебе попасть в Нью-Йорк. Это ты понимаешь?
Она кивает:
– Ну, извините. Я понимаю, надо было сказать. Что мне сделать, чтобы вы мне доверяли?
Я понижаю голос:
– Что сделать? Изменить свое отношение. Ты заявляешь, что хочешь в Нью-Йоркский университет, но само собой это произойти не может. Тебе придется серьезно поработать, Тик. Твои оценки за прошлый год никуда не годятся. Я могу попробовать объяснить им, что с тех пор ситуация изменилась, но чем я это буду аргументировать, если ты нисколько не улучшила их в этом семестре? Понимаешь меня? Это означает, что тебе придется сильно напрячься. Я только что видела тебя на уроке – ты не учителя слушала, а книжку под столом читала. Так не пойдет. То, что твой папа знаменитость, еще не значит, что тебе все будут приносить на тарелочке.
Лицо Тик мгновенно становится ярко-красным. Мне казалось, она давно должна была привыкнуть к тому, что вокруг нее все пляшут, потому что она дочь самого Гарднера. Представляю, как к ней приходят одноклассники, ходят по их безумному дому и старательно делают вид, что ничего особенного, все в таких живут.
– Вы знаете, что я так не думаю, – говорит она.
– Откуда я могу это знать? Знаешь, несмотря на твой дизайн с блошиного рынка и винтажные шмотки, ты такой же испорченный недоросль, как все в этой школе. Пора тебе начать взрослеть и учиться отвечать за все, что ты делаешь. Звучит неприятно, я согласна, но, думаю, тебе это давно не мешало от кого-нибудь услышать.
Она плачет. Я все-таки довела ее до слез. Блин. Может, не надо было так жестко?
– Я не испорченная, – говорит она, сопя и запинаясь. – Вы понятия не имеете, как я живу. Все думают, что так легко жить, когда у тебя папа знаменитый, и денег куча, но это совсем не легко. – Она вытирает глаза тыльной стороной ладони. – Моей собственной матери нет до меня никакого дела.
– Тик, я нисколько не сомневаюсь, что в твоей жизни имеется лично твой, уникальный набор трудностей, и я никогда не жила такой жизнью, какой живешь ты, – так что ты права: я понятия не имею, как ты живешь. Но, честно говоря, я не понимаю, почему ты так относишься к своей маме. Она тебя не понимает, но это не значит, что она тебя не любит. Она просто делает то, что ей кажется лучшим для тебя.
